валерий рыженко написал вчера в 06:13
КРУТЬ, ДА ВЕРТЬ…
(набросок)
Летом под вечер, когда уже темнело, я возвращался домой после прогулки в лесу.
Хороший был лес. Правда, со временем обрезанным стал. Коттеджи его в окружение взяли.
Прогулка удалась, но не совсем. Побродил я по «юрким» тропинкам. А «юркие» тропинки это: круть, да верть, круть, да верть... Не знаешь, куда и заведут, но интересно загадывать, а куда же заведут?
Искупался в речушке. Она тоже: круть, да верть… Запуталась. От нее каналы стали рыть к коттеджам. Скоро, наверное, по каналам пароходы с туристами пустят.
Уже на выходе из леса заметил я мальчонку, идущего мне навстречу.
Небольшого роста с рюкзаком на спине. Увидев меня, он быстро сунул руку в карман и так же быстро вынул с чем-то зажатым в руке.
- Проходи, - крикнул он мне, - ты меня не тронешь, и я тебя не трону. У меня ножик в руке. Полезешь, пырну в паховину и умотаюсь. У меня ноги, как у волка.
Я остановился. Мальчонка тоже.
- Чем же и зачем я тебя буду трогать?
Я поднял руки в верх.
- Они у меня пустые.
- Руки у тебя пустые, да они же не такие, как у меня. У тебя оглобли, а у меня коротышки. Вмиг задавишь, если за горло ухватишь. Только знай зубы у меня, как у волчары. Пока душить будешь, я тебе руку отгрызу.
Голос мальчонки был спокойным, словно не в первый раз говорил об этом.
Стоял он, как вкопанный и с места не двигался.
- Что ты волк, да волк. И ноги у тебя, как у волка, и зубы, как у волчары.
- А я и есть волк. Только человечий. В лесу живу.
Ну, что я мог подумать? Видимо, хлебнул пива или водки и силы не рассчитал. А, может быть, дури какой-то нахватался. Водки и дури можно ведь сейчас набраться не только дома, на улице, но и в лесу.
Минут пять мы разговаривали на расстоянии. Потом сблизились.
От мальчонки спиртным не пахло. Да и глаза, насколько я мог разглядеть, были открытыми и внимательными. Не отупевшими.
- Куда идешь? – спросил я. – Темно заблудишься.
- А тебе, какое дело. Ты своей дорогой, я своей. У нас разные дороги.
Я бы прошел мимо и разговор на этом бы закончился, если бы он не попросил закурить.
- Рановато начал, - сказал я.
- Да наслушался я этого. Учителя, - скептически бросил он. - Говорите, да делом не учите. Да и дела у вас сейчас настоящего нет.
- А что значит: настоящее дело?
- А че ты у меня спрашиваешь. Ты у себя спроси. Разве это дело: рановато или не рановато. Вот тебе, какое дело до меня. На похороны мои приди. Так не придешь. А, - он махнул рукой и засмеялся. - У тебя своя жизнь, у меня своя.
- И что же за жизнь у тебя?
- Много будешь знать, скоро состаришься. Моя жизнь в башке и в рюкзаке. В ногах и руках.
А мальчонке – то лет десять или двенадцать. Ответы его, как бы не по возрасту.
Уже темнело.
- Возвращайся домой, - сказал я. – Что ты сейчас в темноте в лесу делать будешь?
- Куда возвращаться? – протянул он
- Домой, - повторил я. – В лесу сейчас нечего делать.
- А я и так иду домой. Хочешь, пойдем со мной?
- А где твой дом?
- У тебя под носом. Лес. В лесу для меня всегда есть, что делать. Спать и думать, - ответил он, Так пойдешь. Посмотришь, как я живу. Я, хотя и привык в лесу один, да иногда скучно бывает. Сидишь один, в темень смотришь, и мысли дурные в голову лезут
- Страшные, - сказал я.
Мальчонка усмехнулся.
- Ничего страшного в лесу нет. Дома страшнее. Пойдем со мной. Ты, как бы мужик не плохой. Поговорим. Посидим у костерка. Кашу я тебе сварю. Угощу. Ну, а ты мне сигаретки. Может, подружимся.
Интересно мне стало. А сейчас думаю, что, может быть, и не стоило идти.
В лесу он вывел меня на полянку, окруженную густыми кустами, так что заметить ее было почти не возможно. В середине был прорыт ров в человеческий рост. Дно укрывали сухие листья, тряпки…
Он скинул рюкзак и положил рядом с большим пеньком, а пенек накрыл куском целлофана.
По тому, как он распоряжался на полянке, я понял, что здесь он не в первый раз.
Из кустов он вытащил топорик, потом не большое ведерко. Быстро насобирал сухих веток, подрубил. Я хотел ему помочь порубить.
- Не нужно, - сказал он. – Ты же с дури хорошее дерево свалишь. Вы же взрослые такие. С мелочью не любители возиться. Метелите по всем деревьям, лишь бы дров навалять, да шашлыков пожрать. А лес вам ни хрена не нужен. А мне он нужен.
- Да ведь не все так делают.
- В этом лесу все так делают. Ты лучше рюкзак развязывай и банку с пшеном, хлеб доставай. Это для вас привычнее, чем деревья валить. Будем варить кашу. Варил, когда нибудь?
- Приходилось.
- На войне, наверное.
- Как угадал?
- Я многое научился угадывать. Спокойный ты. И как бы толковый. Меня слушаешь, как приказы на войне. И два пальца на руке покалеченные.
- Да разве сейчас мало спокойных, толковых и покалеченных? Может быть, я пальцы в пьяной драке покалечил.
- Ты не пьешь. Я это по твоему лицу вижу. Я пьяных рож насмотрелся. От них и ушел в лес жить. И порохом от тебя до сих пор пахнет. У меня от жизни в лесу чутье, как у волка стало. Я же человечий волк.
Непонятно мне было, с каким чувством он это говорил. С чувством бахвальства или горечи.
- Я никого не загрызаю, а беру то, что мне положено или зарабатываю. Где подмету, где ящики с продуктами на рынке потаскаю. Да работы сейчас такой много. Особенно для таких, как я. На нас же экономить можно. Разве жалко собаке обглоданную кость кинуть. Так и мне. Сыпанут мелочи. Ну, хрен с ним. Хватит болтать.
- Да, ты разговариваешь, как командир.
- А я и есть командир над своей жизнью. До других мне не дотянуться. А неплохо было бы. Я бы научил их жить. Давай кашу варить. А после каши я одеяло расстелю.
- Одеяло зачем. На пеньках посидим.
- Я что на пеньках буду спать. Я вон там буду спать.
Он показал на ров.
За кашей разговорились подробней.
- Я дома редко сплю, - начал он. – Понимаешь. Отец у меня и мать алкоголики. Как напьются, драться начинают, за ножи хватаются, порой столько кровищи напустят, что до утра убираю или таких же алкоголиков приглашают. Меня за стол тоже сажают, чтобы я вровень с ними был. И говорят: учись жизни, сынок, учись.. Да я не пью, а они на меня кидаются, и бить хотят. Да я ловкий. Кому-нибудь по морде хлестну, рюкзак у меня всегда на готове. Я за рюкзак, ноги в руки и ходу. В лес. В лесу и ночую
- Тебе, что больше и некуда идти. К друзьям, соседям. И часто ты спиши в лесу?
Какие бы вопросы я не задавал, он смотрел на меня с сожалением.
- А ты что? Можешь сделать так, что я меньше буду в лесу спать? Нет у меня ни друзей, ни соседей. Кому я нужен. Тебе что ли? Ты тоже чужак. Посидишь со мной, а потом домой, завалишься в кровать к жене и спать. А я вот в лесу буду дрыхнуть. На звезды смотреть и считать. А их с каждым днем все больше и больше. Со счета уже сбился, но все равно считаю. Память тренирую. Когда старым стану, если доживу, вспоминать буду, как я в лесу звезды считал. Воздух свежий, никто не мешает. Если дождь, так у меня целлофан спрятан в кустах. Утром солнышко встанет, пригреет, я в речку. Как ласточка взовьешься вверх, руки по бокам сложишь, а потом штопором в воду. Накупаюсь от души. На качели покатаюсь и попрыгаю. На солнце позагораю. К роднику сбегаю, воды попью, пока меня какой – нибудь козел коттеджный с собакой не прогонит. В школу редко хожу. Учителя и рады. Они мои вопросы не любят. Говорят мне: нужно Родину, Отчизну любить, защищать. А я их спрашиваю, а почему мои родители пьют? Почему у нас классы ободранные? Сколь вы получаете за любовь к Родине? Почему во дворе нашей школы нет ни одной машины, а вот рядом с церковью чуть ли не десяток? И все с прибампасами. Вот вы на автобусах ездите, а какой-то мрдастый палаточник, который тряпьем на рынке торгует, на машине. Не нравятся им мои вопросы. Лепечут, шепчут, а когда я не соглашаюсь, меня выгоняют. За родителями посылают. Как будто не знают, что у меня за родители? Да они тольку одну дорогу знают. С кровати в магазин, а с магазина за стол с бутылкой. А что такое Родина я не знаю. Вот лес мне родной. Я мусор в нем собираю и закапываю. Когда вижу, как взрослые деревья валят для костра, я говорю им: не нужно. Сухаря полно. Собирайте. Они меня гонят. Я потом в кустах засяду, рогатку достану и шмаляю по ним. Они гоняются за мной, да меня не догонишь. Вот купил бы мне ты пистолет, который резиновыми пулями стреляет, я бы их отучил – деревья рубить. Да, ведь не купишь. Небо мне родное. Соединяю звездочки между собой, и такие интересные фигуры получаются. Я знаю, что в школе это изучают. Но, вот скажут мне: соединение этих звездочек называется так, и образуют такую фигуру. А я вдруг увижу не ту фигуру, о которой они будут мне говорить, а другую и скажу, а я вижу ее вот такой, так они меня за небо и фигуру снова по шапке и марш из класса. Так что, брат, лес и небо для меня родные.
Я мог ответить на его вопросы, но дело не в том, чтобы ответить, а так ответить, чтобы он поверил. Перебрал свои мысли и понял, что ни одна моя мысль его не зацепит. Врос он уже в свою жизнь. И чтобы выдернуть его, моих мыслей не хватит.
- А книжки ты, хотя бы какие - нибудь читаешь?
- Да ты вот, наверное, уйму книг прочитали, а толку? Ты вот домой идешь, а я в лес.
Продолжать разговор в таком же духе, я не стал. Сбивал он меня своими ответами и вопросами.
- Летом говоришь, - начал я, - что хорошо. А зимой.
- Зимой потруднее, - вздохнул он, а потом улыбнулся
Улыбка была светлой, но не долго она продержалась на его лице. Как быстро взлетела, так же быстро и улетела.
- К зиме я тоже уже привык. Человек же ко всему привыкает. Верно. Это вы же так говорите. Да и по своей жизни знаю Зимой, когда из дома убегаю, то в канализационный люк. Там у меня тоже свой домишко. Обустроенный. И кровать из досок и тряпья вдоволь. Сигарет, да жратвы иногда мало. Пробовал воровать, а потом бросил. Мог ведь и честного человека обворовать. Эх, - вздохнул он, - власть у нас бестолковая. Ходил я в управу. Говорил. Выделите мне местечко в лесу. Я дом срублю, буду жить в нем, лес охранять. Так они меня хотели в опеку протащить, ну, а потом в интернат. Вначале пытались возле дома выловить, да все как-то лениво. Ну, кому хочется мотаться за мной. А потом перестали. И правильно сделали. Это же меня кормить, одевать нужно за государственный счет. А так он и одежку себе сам добывает. И кормежку. Мужиком настоящим вырастет. Пусть бегает.
- И много у тебя домишков?
- Хватает, - он усмехнулся. - Больше, чем у тебя.
- А как же родители? Разыскивают, волнуются.
Более дурацких вопросов я еще не задавал.
- Ты, как бы и воевал, - усмехнулся он, - а такую бестолковщину несешь. Да я им не нужен. Им бы побольше выпить. Может, от водки подохнут. Избавят меня. Скорее бы. Я тогда в квартире сам буду жить. Говорят, что плохо желать смерти человеку, а я вот желаю. Какой от них толк? На них уже и полиция плюнула. Приезжают иногда, бензин только напрасно жгут.
- Да ведь, какие бы то ни были, а родители. А ты: подохнут.
- Вот тебе бы таких родителей, я бы посмотрел и послушал, что бы ты запел. Завыл бы от таких родителей. В люльке с бантиками родился, а меня мать пьяная под забором зимой рожала. Выжил, потому что крепким оказался. До утра лежал, пищал. Это мне сама мать рассказывала. Она, как выпьет, так и говорит мне: крепкий ты, сынок, крепкий. Удивляюсь, как ты до утра зимой не подох. Тебе говорили такие слова. Нет. А мне говорили. Вот я имею право сказать, чтоб они скорее подохли.
- Может тебе чем-нибудь помочь. Ну, поговорить с твоими родителями. Ну…
Словом, занукал я.
Мальчонка посмотрел на меня и презрительно усмехнулся.
- Здоровый мужик, а жизнь не понимаешь. Ну, чем ты сможешь мне помочь? Разве, что одним. Просидишь со мной до утра у костерка, да поговоришь. Кашу полопаешь со мной. Какую – нибудь сказку о жизни расскажешь. Взрослые любят сказки о жизни малькам рассказывать. А когда утро наступит, ты своей дорогой, а я своей. Может еще когда – нибудь встретимся. А может, и нет. Я в лесу привык жить. Лес не обидит. И в канализационных люках. Там тоже хорошо. Туда редко, кто заглядывает. Эх, - вздохнул он, - малек я еще. А то пошел бы на войну. Там, говорят, друзей приобретают.
- Не только, там могут убить.
- Ты живой остался.
- Ну…
- Что ты все время ну, да ну. Слов других, что ли нет. Меня не убьют. Я ловкий. Я ножом знаешь, как могу орудовать.
Он взял нож и запустил в дерево.
Потом вытащил его. Поплевал на разрез в дереве и загладил рукой.
- Это чтобы не сильно дерево болело. А если убьют, так друзья похоронят. Вспоминать будут. Читал, что в некоторых странах, такие, как я воюют. Я бы и туда подался. Да ведь, как туда добраться. Если ты такой хороший, то купил бы билет на самолет и себе, и мне и махнули бы туда. Меня бы там оставил, сказал бы, что я потерялся, а сам домой. И меня никто бы не искал. Кому я здесь нужен. Один раз, когда отец и мать напились, убежал я и пошел в управу. Подхожу к охраннику. Говорю: как бы переспать у вас тут. Дома, мол, непорядок. Он мне в ответ: иди в полицию. Я ему: уже был, позвони своему начальнику, пусть разрешит на лавке, какой – нибудь поспасть. Лавок то у вас много. А мне в ответ… – Он развел руками, - и пошел я в лес. В начале страшновато было. А потом я привык к нему. Я сейчас могу даже на кладбище в любое время прийти и поспать Там такие памятники есть с лавочками. Ложись и спи. Только не храпи, а то сторожа услышат. Там и кормежку можно найти. С жратвой бывают перебои, но для этого у меня же башка имеется. И церковь для этого есть, и церковные праздники: Пасха, Красная горка. И когда мертвых хоронят. А мусорки. И костыль найдется, и хромая нога. Сядешь там, где толпа больше прет, кинешь возле ног вязанку, да еще и заголосишь. А то и в бабушку сыграю. Это у вас у взрослых работа, да работа. А у меня думки. Они потяжелее работы.…
Проговорили мы с ним до утра.
Многое он мне рассказал, да зачем все пересказывать, когда и от малого только круть, да верть.
- Не удалось мне сегодня поспать. Поболтал с тобой по душам. Ничего. Я привычный.
- Домой иди. Проспались твои родители.
- Ты что не знаешь, как алкоголики пьют Неделями и месяцами, пока деньги не кончаться или пока кондрашка не схватит.
- Ну, а жить то ты, где будешь.
- А это тебя уже не касается, - ответил он, - не у тебя.
- Ну, почему бы не пожить и у меня.
- А зачем? Это ты сейчас от жалости говоришь. А пройдет жалость, волком на меня смотреть будешь. Да и отвык я от людей. Привык один. Все. И не уговаривай. А то возьму и соглашусь. Ты же потом материть будешь себя. Сначала ты меня примешь, как родного и еще хвастаться будешь: вот, какой я. А потом я для тебя чужаком стану. Зачем нам портить хорошие отношения друг с другом. Каши поели, хорошо поговорили и разбежались. А то, что мы живем в разных домах, так это ерунда. Для всех один дом не построишь. Так что будь здоров.
Я не успел даже ничего ответить, как он за рюкзак и исчез.
На прощанье я услышал только его голос.
- Ты место это никому не показывай. Там все мое хозяйство лежит. А когда захочешь увидеть меня, поболтать, приходи.
Мальчонку я так больше и не встретил, сколько не ходил к полянке и сколько не бродил по тропинкам: круть, да верть, круть, да верть…
КРУТЬ, ДА ВЕРТЬ…
(набросок)
Летом под вечер, когда уже темнело, я возвращался домой после прогулки в лесу.
Хороший был лес. Правда, со временем обрезанным стал. Коттеджи его в окружение взяли.
Прогулка удалась, но не совсем. Побродил я по «юрким» тропинкам. А «юркие» тропинки это: круть, да верть, круть, да верть... Не знаешь, куда и заведут, но интересно загадывать, а куда же заведут?
Искупался в речушке. Она тоже: круть, да верть… Запуталась. От нее каналы стали рыть к коттеджам. Скоро, наверное, по каналам пароходы с туристами пустят.
Уже на выходе из леса заметил я мальчонку, идущего мне навстречу.
Небольшого роста с рюкзаком на спине. Увидев меня, он быстро сунул руку в карман и так же быстро вынул с чем-то зажатым в руке.
- Проходи, - крикнул он мне, - ты меня не тронешь, и я тебя не трону. У меня ножик в руке. Полезешь, пырну в паховину и умотаюсь. У меня ноги, как у волка.
Я остановился. Мальчонка тоже.
- Чем же и зачем я тебя буду трогать?
Я поднял руки в верх.
- Они у меня пустые.
- Руки у тебя пустые, да они же не такие, как у меня. У тебя оглобли, а у меня коротышки. Вмиг задавишь, если за горло ухватишь. Только знай зубы у меня, как у волчары. Пока душить будешь, я тебе руку отгрызу.
Голос мальчонки был спокойным, словно не в первый раз говорил об этом.
Стоял он, как вкопанный и с места не двигался.
- Что ты волк, да волк. И ноги у тебя, как у волка, и зубы, как у волчары.
- А я и есть волк. Только человечий. В лесу живу.
Ну, что я мог подумать? Видимо, хлебнул пива или водки и силы не рассчитал. А, может быть, дури какой-то нахватался. Водки и дури можно ведь сейчас набраться не только дома, на улице, но и в лесу.
Минут пять мы разговаривали на расстоянии. Потом сблизились.
От мальчонки спиртным не пахло. Да и глаза, насколько я мог разглядеть, были открытыми и внимательными. Не отупевшими.
- Куда идешь? – спросил я. – Темно заблудишься.
- А тебе, какое дело. Ты своей дорогой, я своей. У нас разные дороги.
Я бы прошел мимо и разговор на этом бы закончился, если бы он не попросил закурить.
- Рановато начал, - сказал я.
- Да наслушался я этого. Учителя, - скептически бросил он. - Говорите, да делом не учите. Да и дела у вас сейчас настоящего нет.
- А что значит: настоящее дело?
- А че ты у меня спрашиваешь. Ты у себя спроси. Разве это дело: рановато или не рановато. Вот тебе, какое дело до меня. На похороны мои приди. Так не придешь. А, - он махнул рукой и засмеялся. - У тебя своя жизнь, у меня своя.
- И что же за жизнь у тебя?
- Много будешь знать, скоро состаришься. Моя жизнь в башке и в рюкзаке. В ногах и руках.
А мальчонке – то лет десять или двенадцать. Ответы его, как бы не по возрасту.
Уже темнело.
- Возвращайся домой, - сказал я. – Что ты сейчас в темноте в лесу делать будешь?
- Куда возвращаться? – протянул он
- Домой, - повторил я. – В лесу сейчас нечего делать.
- А я и так иду домой. Хочешь, пойдем со мной?
- А где твой дом?
- У тебя под носом. Лес. В лесу для меня всегда есть, что делать. Спать и думать, - ответил он, Так пойдешь. Посмотришь, как я живу. Я, хотя и привык в лесу один, да иногда скучно бывает. Сидишь один, в темень смотришь, и мысли дурные в голову лезут
- Страшные, - сказал я.
Мальчонка усмехнулся.
- Ничего страшного в лесу нет. Дома страшнее. Пойдем со мной. Ты, как бы мужик не плохой. Поговорим. Посидим у костерка. Кашу я тебе сварю. Угощу. Ну, а ты мне сигаретки. Может, подружимся.
Интересно мне стало. А сейчас думаю, что, может быть, и не стоило идти.
В лесу он вывел меня на полянку, окруженную густыми кустами, так что заметить ее было почти не возможно. В середине был прорыт ров в человеческий рост. Дно укрывали сухие листья, тряпки…
Он скинул рюкзак и положил рядом с большим пеньком, а пенек накрыл куском целлофана.
По тому, как он распоряжался на полянке, я понял, что здесь он не в первый раз.
Из кустов он вытащил топорик, потом не большое ведерко. Быстро насобирал сухих веток, подрубил. Я хотел ему помочь порубить.
- Не нужно, - сказал он. – Ты же с дури хорошее дерево свалишь. Вы же взрослые такие. С мелочью не любители возиться. Метелите по всем деревьям, лишь бы дров навалять, да шашлыков пожрать. А лес вам ни хрена не нужен. А мне он нужен.
- Да ведь не все так делают.
- В этом лесу все так делают. Ты лучше рюкзак развязывай и банку с пшеном, хлеб доставай. Это для вас привычнее, чем деревья валить. Будем варить кашу. Варил, когда нибудь?
- Приходилось.
- На войне, наверное.
- Как угадал?
- Я многое научился угадывать. Спокойный ты. И как бы толковый. Меня слушаешь, как приказы на войне. И два пальца на руке покалеченные.
- Да разве сейчас мало спокойных, толковых и покалеченных? Может быть, я пальцы в пьяной драке покалечил.
- Ты не пьешь. Я это по твоему лицу вижу. Я пьяных рож насмотрелся. От них и ушел в лес жить. И порохом от тебя до сих пор пахнет. У меня от жизни в лесу чутье, как у волка стало. Я же человечий волк.
Непонятно мне было, с каким чувством он это говорил. С чувством бахвальства или горечи.
- Я никого не загрызаю, а беру то, что мне положено или зарабатываю. Где подмету, где ящики с продуктами на рынке потаскаю. Да работы сейчас такой много. Особенно для таких, как я. На нас же экономить можно. Разве жалко собаке обглоданную кость кинуть. Так и мне. Сыпанут мелочи. Ну, хрен с ним. Хватит болтать.
- Да, ты разговариваешь, как командир.
- А я и есть командир над своей жизнью. До других мне не дотянуться. А неплохо было бы. Я бы научил их жить. Давай кашу варить. А после каши я одеяло расстелю.
- Одеяло зачем. На пеньках посидим.
- Я что на пеньках буду спать. Я вон там буду спать.
Он показал на ров.
За кашей разговорились подробней.
- Я дома редко сплю, - начал он. – Понимаешь. Отец у меня и мать алкоголики. Как напьются, драться начинают, за ножи хватаются, порой столько кровищи напустят, что до утра убираю или таких же алкоголиков приглашают. Меня за стол тоже сажают, чтобы я вровень с ними был. И говорят: учись жизни, сынок, учись.. Да я не пью, а они на меня кидаются, и бить хотят. Да я ловкий. Кому-нибудь по морде хлестну, рюкзак у меня всегда на готове. Я за рюкзак, ноги в руки и ходу. В лес. В лесу и ночую
- Тебе, что больше и некуда идти. К друзьям, соседям. И часто ты спиши в лесу?
Какие бы вопросы я не задавал, он смотрел на меня с сожалением.
- А ты что? Можешь сделать так, что я меньше буду в лесу спать? Нет у меня ни друзей, ни соседей. Кому я нужен. Тебе что ли? Ты тоже чужак. Посидишь со мной, а потом домой, завалишься в кровать к жене и спать. А я вот в лесу буду дрыхнуть. На звезды смотреть и считать. А их с каждым днем все больше и больше. Со счета уже сбился, но все равно считаю. Память тренирую. Когда старым стану, если доживу, вспоминать буду, как я в лесу звезды считал. Воздух свежий, никто не мешает. Если дождь, так у меня целлофан спрятан в кустах. Утром солнышко встанет, пригреет, я в речку. Как ласточка взовьешься вверх, руки по бокам сложишь, а потом штопором в воду. Накупаюсь от души. На качели покатаюсь и попрыгаю. На солнце позагораю. К роднику сбегаю, воды попью, пока меня какой – нибудь козел коттеджный с собакой не прогонит. В школу редко хожу. Учителя и рады. Они мои вопросы не любят. Говорят мне: нужно Родину, Отчизну любить, защищать. А я их спрашиваю, а почему мои родители пьют? Почему у нас классы ободранные? Сколь вы получаете за любовь к Родине? Почему во дворе нашей школы нет ни одной машины, а вот рядом с церковью чуть ли не десяток? И все с прибампасами. Вот вы на автобусах ездите, а какой-то мрдастый палаточник, который тряпьем на рынке торгует, на машине. Не нравятся им мои вопросы. Лепечут, шепчут, а когда я не соглашаюсь, меня выгоняют. За родителями посылают. Как будто не знают, что у меня за родители? Да они тольку одну дорогу знают. С кровати в магазин, а с магазина за стол с бутылкой. А что такое Родина я не знаю. Вот лес мне родной. Я мусор в нем собираю и закапываю. Когда вижу, как взрослые деревья валят для костра, я говорю им: не нужно. Сухаря полно. Собирайте. Они меня гонят. Я потом в кустах засяду, рогатку достану и шмаляю по ним. Они гоняются за мной, да меня не догонишь. Вот купил бы мне ты пистолет, который резиновыми пулями стреляет, я бы их отучил – деревья рубить. Да, ведь не купишь. Небо мне родное. Соединяю звездочки между собой, и такие интересные фигуры получаются. Я знаю, что в школе это изучают. Но, вот скажут мне: соединение этих звездочек называется так, и образуют такую фигуру. А я вдруг увижу не ту фигуру, о которой они будут мне говорить, а другую и скажу, а я вижу ее вот такой, так они меня за небо и фигуру снова по шапке и марш из класса. Так что, брат, лес и небо для меня родные.
Я мог ответить на его вопросы, но дело не в том, чтобы ответить, а так ответить, чтобы он поверил. Перебрал свои мысли и понял, что ни одна моя мысль его не зацепит. Врос он уже в свою жизнь. И чтобы выдернуть его, моих мыслей не хватит.
- А книжки ты, хотя бы какие - нибудь читаешь?
- Да ты вот, наверное, уйму книг прочитали, а толку? Ты вот домой идешь, а я в лес.
Продолжать разговор в таком же духе, я не стал. Сбивал он меня своими ответами и вопросами.
- Летом говоришь, - начал я, - что хорошо. А зимой.
- Зимой потруднее, - вздохнул он, а потом улыбнулся
Улыбка была светлой, но не долго она продержалась на его лице. Как быстро взлетела, так же быстро и улетела.
- К зиме я тоже уже привык. Человек же ко всему привыкает. Верно. Это вы же так говорите. Да и по своей жизни знаю Зимой, когда из дома убегаю, то в канализационный люк. Там у меня тоже свой домишко. Обустроенный. И кровать из досок и тряпья вдоволь. Сигарет, да жратвы иногда мало. Пробовал воровать, а потом бросил. Мог ведь и честного человека обворовать. Эх, - вздохнул он, - власть у нас бестолковая. Ходил я в управу. Говорил. Выделите мне местечко в лесу. Я дом срублю, буду жить в нем, лес охранять. Так они меня хотели в опеку протащить, ну, а потом в интернат. Вначале пытались возле дома выловить, да все как-то лениво. Ну, кому хочется мотаться за мной. А потом перестали. И правильно сделали. Это же меня кормить, одевать нужно за государственный счет. А так он и одежку себе сам добывает. И кормежку. Мужиком настоящим вырастет. Пусть бегает.
- И много у тебя домишков?
- Хватает, - он усмехнулся. - Больше, чем у тебя.
- А как же родители? Разыскивают, волнуются.
Более дурацких вопросов я еще не задавал.
- Ты, как бы и воевал, - усмехнулся он, - а такую бестолковщину несешь. Да я им не нужен. Им бы побольше выпить. Может, от водки подохнут. Избавят меня. Скорее бы. Я тогда в квартире сам буду жить. Говорят, что плохо желать смерти человеку, а я вот желаю. Какой от них толк? На них уже и полиция плюнула. Приезжают иногда, бензин только напрасно жгут.
- Да ведь, какие бы то ни были, а родители. А ты: подохнут.
- Вот тебе бы таких родителей, я бы посмотрел и послушал, что бы ты запел. Завыл бы от таких родителей. В люльке с бантиками родился, а меня мать пьяная под забором зимой рожала. Выжил, потому что крепким оказался. До утра лежал, пищал. Это мне сама мать рассказывала. Она, как выпьет, так и говорит мне: крепкий ты, сынок, крепкий. Удивляюсь, как ты до утра зимой не подох. Тебе говорили такие слова. Нет. А мне говорили. Вот я имею право сказать, чтоб они скорее подохли.
- Может тебе чем-нибудь помочь. Ну, поговорить с твоими родителями. Ну…
Словом, занукал я.
Мальчонка посмотрел на меня и презрительно усмехнулся.
- Здоровый мужик, а жизнь не понимаешь. Ну, чем ты сможешь мне помочь? Разве, что одним. Просидишь со мной до утра у костерка, да поговоришь. Кашу полопаешь со мной. Какую – нибудь сказку о жизни расскажешь. Взрослые любят сказки о жизни малькам рассказывать. А когда утро наступит, ты своей дорогой, а я своей. Может еще когда – нибудь встретимся. А может, и нет. Я в лесу привык жить. Лес не обидит. И в канализационных люках. Там тоже хорошо. Туда редко, кто заглядывает. Эх, - вздохнул он, - малек я еще. А то пошел бы на войну. Там, говорят, друзей приобретают.
- Не только, там могут убить.
- Ты живой остался.
- Ну…
- Что ты все время ну, да ну. Слов других, что ли нет. Меня не убьют. Я ловкий. Я ножом знаешь, как могу орудовать.
Он взял нож и запустил в дерево.
Потом вытащил его. Поплевал на разрез в дереве и загладил рукой.
- Это чтобы не сильно дерево болело. А если убьют, так друзья похоронят. Вспоминать будут. Читал, что в некоторых странах, такие, как я воюют. Я бы и туда подался. Да ведь, как туда добраться. Если ты такой хороший, то купил бы билет на самолет и себе, и мне и махнули бы туда. Меня бы там оставил, сказал бы, что я потерялся, а сам домой. И меня никто бы не искал. Кому я здесь нужен. Один раз, когда отец и мать напились, убежал я и пошел в управу. Подхожу к охраннику. Говорю: как бы переспать у вас тут. Дома, мол, непорядок. Он мне в ответ: иди в полицию. Я ему: уже был, позвони своему начальнику, пусть разрешит на лавке, какой – нибудь поспасть. Лавок то у вас много. А мне в ответ… – Он развел руками, - и пошел я в лес. В начале страшновато было. А потом я привык к нему. Я сейчас могу даже на кладбище в любое время прийти и поспать Там такие памятники есть с лавочками. Ложись и спи. Только не храпи, а то сторожа услышат. Там и кормежку можно найти. С жратвой бывают перебои, но для этого у меня же башка имеется. И церковь для этого есть, и церковные праздники: Пасха, Красная горка. И когда мертвых хоронят. А мусорки. И костыль найдется, и хромая нога. Сядешь там, где толпа больше прет, кинешь возле ног вязанку, да еще и заголосишь. А то и в бабушку сыграю. Это у вас у взрослых работа, да работа. А у меня думки. Они потяжелее работы.…
Проговорили мы с ним до утра.
Многое он мне рассказал, да зачем все пересказывать, когда и от малого только круть, да верть.
- Не удалось мне сегодня поспать. Поболтал с тобой по душам. Ничего. Я привычный.
- Домой иди. Проспались твои родители.
- Ты что не знаешь, как алкоголики пьют Неделями и месяцами, пока деньги не кончаться или пока кондрашка не схватит.
- Ну, а жить то ты, где будешь.
- А это тебя уже не касается, - ответил он, - не у тебя.
- Ну, почему бы не пожить и у меня.
- А зачем? Это ты сейчас от жалости говоришь. А пройдет жалость, волком на меня смотреть будешь. Да и отвык я от людей. Привык один. Все. И не уговаривай. А то возьму и соглашусь. Ты же потом материть будешь себя. Сначала ты меня примешь, как родного и еще хвастаться будешь: вот, какой я. А потом я для тебя чужаком стану. Зачем нам портить хорошие отношения друг с другом. Каши поели, хорошо поговорили и разбежались. А то, что мы живем в разных домах, так это ерунда. Для всех один дом не построишь. Так что будь здоров.
Я не успел даже ничего ответить, как он за рюкзак и исчез.
На прощанье я услышал только его голос.
- Ты место это никому не показывай. Там все мое хозяйство лежит. А когда захочешь увидеть меня, поболтать, приходи.
Мальчонку я так больше и не встретил, сколько не ходил к полянке и сколько не бродил по тропинкам: круть, да верть, круть, да верть…
