Путь без иллюзий. Школа В. Каргополова

Ибн аль-Фарид. Большая таыйя

Ибн аль-Фарид. Большая таыйя

(Перевод Зинаиды Миркиной)


Глаза поили душу красотой...

О, мирозданья кубок золотой!


И я пьянел от сполоха огней,

От звона чаш и радости друзей.


Чтоб охмелеть, не надо мне вина —

Я напоен сверканьем допьяна.


Любовь моя, я лишь тобою пьян,

Весь мир расплылся, спрятался в туман,


Я сам исчез, и только ты одна

Моим глазам, глядящим внутрь, видна.


Так, полный солнцем кубок пригубя,

Себя забыв, я нахожу тебя.


Когда ж, опомнясь, вижу вновь черты

Земного мира, — исчезаешь ты.


И я взмолился: одари меня

Единым взглядом здесь, при свете дня,


Пока я жив, пока не залила

Сознанье мне сияющая мгла.


О, появись или сквозь зыбкий мрак

Из глубины подай мне тайный знак!


Пусть прозвучит твой голос, пусть в ответ

Моим мольбам раздастся только: «Нет!»


Скажи, как говорила ты другим:

«Мой лик земным глазам неразличим».


Ведь некогда раскрыла ты уста,

Лишь для меня замкнулась немота.


О, если б так Синай затосковал,

В горах бы гулкий прогремел обвал,


И если б было столько слезных рек,

То, верно б, Ноев затонул ковчег!


В моей груди огонь с горы Хорив

Внезапно вспыхнул, сердце озарив.


И если б не неистовство огня,

То слезы затопили бы меня.


А если бы не слез моих поток,

Огонь священный грудь бы мне прожег.


Не испытал Иаков ничего

В сравненье с болью сердца моего,


И все страданья Иова — ручей,

Текущий в море горести моей.


Когда бы стон мой услыхал Аллах,

Наверно б, лик свой он склонил в слезах.


О, каравана добрый проводник,

Услышь вдали затерянного крик!


Вокруг пустыня. Жаждою томим,

Я словно разлучен с собой самим.


Мой рот молчит, душа моя нема,

Но боль горит в говорит сама.


И только духу внятен тот язык —

Тот бессловесный и беззвучный крик.


Земная даль — пустующий чертог,

Куда он вольно изливаться мог.


И мироздание вместить смогло

Все, что во мне сверкало, билось, жгло —


И, истиной наполнившись моей,

Вдруг загорелось сонмами огней.


И тайное мое открылось вдруг,

Собравшись в солнца раскаленный круг.


Как будто кто-то развернул в тиши

Священный свиток — тайнопись души.


Его никто не смог бы прочитать,

Когда б любовь не сорвала печать.


Был запечатан плотью тайный свет,

Но тает плоть — и тайн у духа нет.


Все мирозданье — говорящий дух,

И книга жизни льется миру в слух.


А я... я скрыт в тебе, любовь моя.

Волною света захлебнулся я.


И если б смерть сейчас пришла за мной,

То не нашла б приметы ни одной.


Лишь эта боль, в которой скрыт весь «я», —

Мой бич? Награда страшная моя!


Из блеска, из надмирного огня

На землю вновь не высылай меня.


Мне это тело сделалось чужим,

Я сам желаю разлучиться с ним.


Ты ближе мне, чем плоть моя и кровь, —

Текущий огнь, горящая любовь!


О, как сказать мне, что такое ты,

Когда сравненья грубы и пусты!


Рокочут речи, как накат валов,

А мне все время не хватает слов.


О, этот вечно пересохший рот,

Которому глотка недостает!


Я жажду жажды, хочет страсти страсть,

И лишь у смерти есть над смертью власть.


Приди же, смерть! Сотри черты лица!

Я — дух, одетый в саван мертвеца.


Я весь исчез, мой затерялся след.

Того, что глаз способен видеть, — нет.


Но сердце мне прожгла внезапно весть

Из недр: «Несуществующее есть!»


Ты жжешься, суть извечная моя, —

Вне смерти, в сердцевине бытия,


Была всегда и вечно будешь впредь.

Лишь оболочка может умереть.


Любовь жива без губ, без рук, без тел,

И дышит дух, хотя бы прах истлел.


Нет, я не жалуюсь на боль мою,

Я только боли этой не таю.


И от кого таиться и зачем?

Перед врагом я буду вечно нем.


Он не увидит ран моих и слез,

А если б видел, новые принес.


О, я могу быть твердым, как стена,

Но здесь, с любимой, твердость не нужна.


В страданье был я терпеливей всех,

Но лишь в одном терпенье — тяжкий грех:


Да не потерпит дух мой ни на миг

Разлуку с тем, чем жив он и велик!


Да ни на миг не разлучится с той,

Что жжет его и лечит красотой.


О, если свой прокладывая путь,

Входя в меня, ты разрываешь грудь, —


Я грудь раскрыл — войди в нее, изволь, —

Моим блаженством станет эта боль.


Отняв весь мир, себя мне даришь ты,

И я не знаю большей доброты.


Тебе покорный, я принять готов

С великой честью всех твоих рабов:


Пускай меня порочит клеветник,

Пускай хула отточит свой язык,


Пусть злобной желчи мне подносят яд —

Они мое тщеславье поразят,


Мою гордыню тайную гоня,

В борьбу со мною вступят за меня.


Я боли рад, я рад такой борьбе,

Ведь ты нужней мне, чем я сам себе.


Тебе ж вовек не повредит хула, —

Ты то, что есть, ты та же, что была.


Я вглядываюсь в ясные черты —

И втянут в пламя вечной красоты.


И лучше мне сгореть в ее огне,

Чем жизнь продлить от жизни в стороне.


Любовь без жертвы, без тоски, без ран?

Когда же был покой влюбленным дан?


Покой? О нет! Блаженства вечный сад,

Сияя, жжет, как раскаленный ад.


Что ад, что рай? О, мучай, презирай,

Низвергни в тьму, где ты, там будет рай.


Чем соблазнюсь? Прельщусь ли миром всем? —

Пустыней станет без тебя Эдем.


Мой бог — любовь. Любовь к тебе — мой путь.

Как может с сердцем разлучиться грудь?


Куда сверну? Могу ли в ересь впасть,

Когда меня ведет святая страсть?


Когда могла бы вспыхнуть хоть на миг

Любовь к другой, я стал бы еретик.


Любовь к другой? А не к тебе одной?

Да разве б мог я оставаться мной,


Нарушив клятву неземных основ,

Ту, что давал, еще не зная слов,


В преддверье мира, где покровов нет,

Где к духу дух течет и к свету свет?


И вновь клянусь торжественностью уз,

Твоим любимым ликом я клянусь,


Заставившим померкнуть лунный лик;

Клянусь всем тем, чем этот свет велик, —


Всем совершенством, стройностью твоей,

В которой узел сплетшихся лучей,


Собрав весь блеск вселенной, вспыхнул вдруг

И победил непобедимость мук:


«Мне ты нужна! И я живу, любя

Тебя одну, во всем — одну тебя!


Кумирам чужд, от суеты далек,

С души своей одежды я совлек


И в первозданной ясности встаю,

Тебе открывши наготу мою

.

Чей взгляд смутит меня и устыдит?

Перед тобой излишен всякий стыд.


Ты смотришь вглубь, ты видишь сквозь покров

Любых обрядов, и имен, и слов.


И даже если вся моя родня

Начнет позорить и бранить меня,


Что мне с того? Мне родственны лишь те,

Кто благородство видят в наготе.


Мой брат по вере, истинный мой брат

Умен безумьем, бедностью богат.


Любовью полн, людей не судит он,

В его груди живет иной закон,


Не выведенный пальцами писца,

А жаром страсти вписанный в сердца.


Святой закон, перед лицом твоим

Да буду я вовек непогрешим.


И пусть меня отторгнет целый свет! —

Его сужденье — суета сует.


Тебе открыт, тебя лишь слышу я,

И только ты — строжайший мой судья».


И вот в молчанье стали вдруг слышны

Слова из сокровенной глубины.


И сердце мне пронзили боль и дрожь,

Когда, как гром, раздался голос: «Ложь!


Ты лжешь. Твоя открытость неполна.

В тебе живу еще не я одна.


Ты отдал мне себя? Но не всего,

И себялюбье в сердце не мертво.


Вся тяжесть ран и бездна мук твоих —

Такая малость, хоть и много их.


Ты сотни жертв принес передо мной,

Ну, а с меня довольно и одной.


О, если бы с моей твоя судьба

Слились — кяср`а и точка в букве «ба»!


О, если б, спутав все свои пути,

Ты б затерялся, чтоб меня найти,


Навек и вмиг простясь со всей тщетой,

Вся сложность стала б ясной простотой,


И ты б не бился шумно о порог,

А прямо в дом войти бы тихо смог.


Но ты не входишь, ты стоишь вовне,

Не поселился, не живешь во мне.


И мне в себя войти ты не даешь,

И потому все эти клятвы — ложь.


Как страстен ты, как ты велеречив,

Но ты — все ты. Ты есть еще, ты жив.


Коль ты правдив, коль хочешь, чтоб внутри

Я ожила взамен тебя, — умри!»


И я, склонясь, тогда ответил ей:

«Нет, я не лжец, молю тебя — убей!


Убей меня и верь моей мольбе:

Я жажду смерти, чтоб ожить в тебе.


Я знаю, как целительна тоска,

Блаженна рана и как смерть сладка,


Та смерть, что грань меж нами разрубя,

Разрушит «я», чтоб влить меня в тебя.


(Разрушит грань — отдельность двух сердец,

Смерть — это выход в жизнь, а не конец,


Бояться смерти? Нет, мне жизнь страшна,

Когда разлуку нашу длит она,


Когда не хочет слить двоих в одно,

В один сосуд — единое вино).


Так помоги мне умереть, о, дай

Войти в бескрайность, перейдя за край, —


Туда, где действует иной закон,

Где побеждает тот, кто побежден.


Где мертвый жив, а длящий жизнь — мертвец,

Где лишь начало то, что здесь конец,


И где царит над миром только тот,

Кто ежечасно царство раздает.


И перед славой этого царя

Тускнеет солнце, месяц и заря.


Но эта слава всходит в глубине,

Внутри души, и не видна вовне.


Ее свеченье видит внешний взор,

Как нищету, бесчестье и позор.


Я лишь насмешки слышу от людей,

Когда пою им о любви своей.


«Где? Кто? Не притчей, прямо говори!» —

Твердят они. Скажу ль, что ты внутри,


Что ты живешь в родящей солнце тьме, —

Они кричат: «Он не в своем уме!»


И брань растет, летит со все сторон...

Что ж, я умом безумца наделен:


Разбитый — цел, испепеленный — тверд,

Лечусь болезнью, униженьем горд.


Не ум, а сердце любит, и ему

Понятно непонятное уму.


А сердце немо. Дышит глубина,

Неизреченной мудрости полна.


И в тайне тайн, в глубинной той ночи

Я слышал приказание: «Молчи!


Пускай о том, что там, в груди, живет,

Не знают ребра и не знает рот.


Пускай не смеет и не сможет речь

В словесность бессловесное облечь.


Солги глазам и ясность спрячь в туман —

Живую правду сохранит обман.


Прямые речи обратятся в ложь,

И только притчей тайну сбережешь».


И тем, кто просит точных, ясных слов,

Я лишь молчанье предложить готов.


Я сам, любовь в молчанье углубя,

Храню ее от самого себя,


От глаз и мыслей и от рук своих, —

Да не присвоят то, что больше их:


Глаза воспримут образ, имя — слух,

Но только дух обнимет цельный дух!


А если имя знает мой язык, —

А он хранить молчанье не привык, —


Он прокричит, что имя — это ты,

И ты уйдешь в глубины немоты.


И я с тобой. Покуда дух — живой,

Он пленный дух. Не ты моя, я — твой.


Мое стремление тобой владеть

Подобно жажде птицу запереть.


Мои желанья — это западня.

Не я тебя, а ты возьми меня


В свою безмерность, в глубину и высь,

Где ты и я в единое слились,


Где уши видят и внимает глаз...

О, растворения высокий час!


Простор бессмертья, целостная гладь —

То, что нельзя отдать и потерять.


Смерть захлебнулась валом бытия,

И вновь из смерти возрождаюсь я.


Но я иной. И я, и ты, и он —

Все — я. Я сам в себе не заключен.


Я отдал все. Моих владений нет,

Но я — весь этот целокупный свет.


Разрушил дом и выскользнул из стен,

Чтоб получить вселенную взамен.


В моей груди, внутри меня живет

Вся глубина и весь небесный свод.


Я буду, есмь, я был еще тогда,

Когда звездою не была звезда.


Горел во тьме, в огне являлся вам,

И вслед за мною всех вас вел имам.


Где я ступал, там воздвигался храм,

И кибла киблы находилась там.


И повеленья, данные векам,

Я сам расслышал и писал их сам.


И та, кому в священной тишине

Молился я, сама молилась мне.


О, наконец-то мне постичь дано:

Вещающий и слышащий — одно!


Перед собой склонялся я в мольбе,

Прислушивался молча сам к себе.


Я сам молил, как дух глухонемой,

Чтоб в мой же слух проник бы голос мой;


Чтоб засверкавший глаз мой увидал

Свое сверканье в глубине зеркал.


Да упадет завеса с глаз моих!

Пусть будет плоть прозрачна, голос тих,


Чтоб вечное расслышать и взглянуть

В саму неисчезающую суть,


Священную основу всех сердец,

Где я — творение и я — творец.


Аз есмь любовь. Безгласен, слеп и глух

Без образа — творящий образ дух.


От века сущий, он творит, любя,

Глаза и уши, чтоб познать себя.


Я слышу голос, вижу блеск зари

И рвусь к любимой, но она внутри.


И, внутрь войдя, в исток спускаюсь вновь,

Весь претворясь в безликую любовь.


В одну любовь. Я все. Я отдаю

Свою отдельность, скорлупу свою.


И вот уже ни рук, ни уст, ни глаз —

Нет ничего, что восхищало вас.


Я стал сквозным — да светится она

Сквозь мой покров, живая глубина!


Чтоб ей служить, жить для нее одной,

Я отдал все, что было только мной:


Нет «Моего», Растаяло, как дым,

Все, что назвал я некогда моим.


И тяжесть жертвы мне легка была:

Дух — не подобье вьючного осла.


Я нищ и наг, но если нищета

Собой гордится — это вновь тщета.


Отдай, не помня, что ты отдаешь,

Забудь себя, иначе подвиг — ложь.


Признанием насытясь дополна,

Увидишь, что мелеет глубина,


И вдруг поймешь, среди пустых похвал,

Что, все обретши, душу потерял.


Будь сам наградой высшею своей,

Не требуя награды от людей.


Мудрец молчит. Таинственно нема,

Душа расскажет о себе сама,


А шумных слов пестреющий черед

Тебя от тихой глуби оторвет,


И станет чужд тебе творящий дух.

Да обратится слушающий в слух,


А зрящий — в зренье! Поглощая свет,

Расплавься в нем! — Взирающего нет.


С издельем, мастер, будь неразделим,

Сказавший слово — словом стань самим.


И любящий пусть будет обращен

В то, чем он полн, чего так жаждет он.


О, нелегко далось единство мне!

Душа металась и жила в огне.


Как много дней, как много лет подряд

Тянулся этот тягостный разлад,


Разлад с душою собственной моей:

Я беспрестанно прекословил ей.


И, будто бы стеной окружена,

Была сурова и нема она.


В изнеможенье, выбившись из сил,

О снисхожденье я ее просил.


Но если б снизошла она к мольбам,

О том бы первым пожалел я сам.


Она хотела, чтобы я без слез,

Без тяжких жалоб бремя духа нес.


И возлагала на меня она

(Нет, я — я сам) любые бремена.


И наконец я смысл беды постиг

И полюбил ее ужасный лик.


Тогда сверкнули мне из темноты

Моей души чистейшие черты.


О, до сих пор, борясь с собой самим,

Я лишь любил, но нынче я любим!


Моя любовь, мой Бог — душа моя.

С самим собой соединился я.


О, стройность торжествующих глубин,

Где мир закончен, ясен и един!


Я закрывал глаза, чтобы предмет

Не мог закрыть собой глубинный свет.


Но вот я снова зряч и вижу сквозь

Любой предмет невидимую ось.


Мои глаза мне вновь возвращены,

Чтоб видеть в явном тайну глубины


И в каждой зримой вещи различить

Незримую связующую нить.


Везде, сквозь все — единая струя.

Она во мне. И вот она есть я.


Когда я слышу душ глубинный зов,

Летящий к ней, я отвечать готов.


Когда ж моим внимаете словам,

Не я — она сама глаголет вам.


Она бесплотна. Я ей плоть мою,

Как дар, в ее владенье отдаю.


Она — в сей плоти поселенный дух.

Мы суть одно, сращенное из двух.


И как больной, что духом одержим,

Не сам владеет существом своим, —


Так мой язык вещает, как во сне,

Слова, принадлежащие не мне.


Я сам — не я, затем что я, любя,

Навеки ей препоручил себя.


О, если ум ваш к разуменью глух,

И непонятно вам единство двух,


И душам вашим не было дано

В бессчетности почувствовать одно,


То, скольким вы ни кланялись богам,

Одни кумиры предстояли вам.


Ваш Бог един? Но не внутри — вовне, —

Не в вас, а рядом с вами, в стороне.


О, ад разлуки, раскаленный ад,

В котором все заблудшие горят!


Бог всюду и нигде. Ведь если он

Какой-нибудь границей отделен, —


Он не всецел еще и не проник

Вовнутрь тебя, — о, бог твой невелик!


Бог — воздух твой, вдохни его — и ты

Достигнешь беспредельной высоты.


Когда-то я раздваивался сам:

То, уносясь в восторге к небесам,


Себя терял я, небом опьянясь,

То, вновь с землею ощущая связь,


Я падал с неба, как орел без крыл,

И, высь утратив, прах свой находил.


И думал я, что только тот, кто пьян,

Провидит смысл сквозь пламя и туман


И к высшему возносит лишь экстаз,

В котором тонет разум, слух и глаз.


Но вот я трезв и не хочу опять

Себя в безмерной выси потерять,


Давно поняв, что цель и смысл пути —

В самом себе безмерное найти.


Так откажись от внешнего, умри

Для суеты и оживи внутри.


Уняв смятенье, сам в себе открой

Незамутненный внутренний покой.


И в роднике извечной чистоты

С самим собой соединишься ты.


И будет взгляд твой углубленно тих,

Когда поймешь, что в мире нет чужих,


И те, кто силы тратили в борьбе,

Слились в одно и все живут в тебе.


Так не стремись определить, замкнуть

Всецелость в клетку, в проявленье — суть.


В бессчетных формах мира разлита

Единая живая красота, —


То в том, то в этом, но всегда одна, —

Сто тысяч лиц, но все они — она.


Она мелькнула ланью среди трав,

Маджнуну нежной Лейлою представ;


Пленила Кайса и свела с ума

Совсем не Лубна, а она сама.


Любой влюбленный слышал тайный зов

И рвался к ней, закутанной в покров.


Но лишь покров, лишь образ видел он

И думал сам, что в образ был влюблен.


Она приходит, спрятавшись в предмет,

Одевшись в звуки, линии и цвет,


Пленяя очи, грезится сердцам,

И Еву зрит разбуженный Адам.


И, всей душой, всем телом к ней влеком,

Познав ее, становится отцом.


С начала мира это было так,

До той поры, пока лукавый враг


Не разлучил смутившихся людей

С душой, с любимой, с сущностью своей.


И ненависть с далеких этих пор

Ведет с любовью бесконечный спор.


И в каждый век отыскивает вновь

Живую вечность вечная любовь.


В Бусейне, Лейле, в Аззе он возник, —

В десятках лиц ее единый лик.


И все ее любившие суть я,

В жар всех сердец влилась душа моя.


Кусайир, Кайс, Джамиль или Маджнун —

Один напев из всех звучащих струн.


Хотя давно окончились их дни,

Я в вечности был прежде, чем они.


И каждый облик, стан, лица овал

За множеством единое скрывал.


И, красоту единую любя,

Ее вбирал я страстно внутрь себя.


И там, внутри, как в зеркале немом,

Я узнавал ее в себе самом.


В той глубине, где разделений нет,

Весь сонм огней слился в единый свет.


И вот, лицо поднявши к небесам,

Увидел я, что и они — я сам.


И дух постиг, освободясь от мук,

Что никого нет «рядом» и «вокруг»,


Нет никого «вдали» и в «вышине»,-

Все дали — я, и все живет во мне.


«Она есть я», но если мысль моя

Решит, паря: она есть только я,


Я в тот же миг низвергнусь с облаков

И разобьюсь на тысячи кусков.


Душа не плоть, хоть дышит во плоти

И может плоть в высоты увести.


В любую плоть переселиться мог,

Но не был плотью всеобъявший Бог.


Так, к нашему Пророку Гавриил,

Принявши облик Дихья приходил.


По плоти муж, такой как я и ты,

Но духом житель райской высоты.


И ангела всезнающий Пророк

В сем человеке ясно видеть мог.


Но значит ли, что вождь духовных сил,

Незримый ангел человеком был?


Я человек лишь, и никто иной,

Но горний дух соединен со мной.


О, если б вы имели благодать

В моей простой плоти его узнать,


Не ждя наград и не страшась огня,

Идти за мной и полюбить меня!


Я — ваше знанье, ваш надежный щит,

Я отдан вам и каждому открыт.


Во тьме мирской я свет бессонный ваш.

Зачем прельщает вас пустой мираж,


Когда ключом обильным вечно бьет

Живой источник всех моих щедрот?!


Мой юный друг, шаги твои легки!

На берегу остались старики,


А море духа ждет, чтобы сумел

Хоть кто-нибудь переступить предел.


Не застывай в почтении ко мне —

Иди за мною прямо по волне,


За мной одним, за тем, кто вал морской

Берет в узду спокойною рукой


И, трезвый, укрощает океан,

Которым мир воспламененный пьян.


Я не вожатый твой, я путь и дверь.

Войди в мой дух и внешнему не верь!


Тебя обманет чей0то перст и знак,

И внешний блеск введет в душевный мрак.


Где я, там свет. Я жив в любви самой.

Любой влюбленный — друг вернейший мой,


Мой храбрый воин и моя рука,

И у Любви бесчисленны войска.


Но у Любви нет цели. Не убей

Свою Любовь, прицел наметив ей.


Она сама — вся цель своя и суть,

К себе самой вовнутрь ведущий путь.


А если нет, то в тот желанный миг,

Когда ты цели наконец достиг,


Любовь уйдет внезапно, как порыв,

Слияние в разлуку превратив.


Будь счастлив тем, что ты живешь, любя.

Любовь высоко вознесла тебя.


Ты стал главою всех существ живых

Лишь потому, что сердце любит их.


Для любящих — племен и званий нет.

Влюбленный ближе к небу, чем аскет


И чем мудрец, что знанье нагружен,

Хранит ревниво груз былых времен.


Сними с него его бесценный хлам,

И он немного будет весить сам.


Ты не ему наследуешь. Ты сын

Того, кто знанье черпал из глубин


И в тайники ума не прятал кладь,

А всех сзывал, чтобы ее раздать.


О, страстный дух! Все очи, все огни

В своей груди одной соедини!


И, шествуя по Млечному Пути,

Полой одежд горящих мрак смети!


Весь мир в тебе, и ты, как мир, един.

Со всеми будь, но избегай общин.


Их основал когда-то дух, но вот

Толпа рабов, отгородясь, бредет


За буквой следом, накрепко забыв

Про зов свободы и любви порыв.


Им не свобода — цепи им нужны.

Они свободой порабощены.


И, на колени пав, стремится в плен

К тому, кто всех зовет восстать с колен.


Знакомы им лишь внешние пути,

А дух велит вовнутрь себя войти


И в глубине увидеть наконец

В едином сердце тысячи сердец.


Вот твой предел, твоих стремлений край,

Твоей души сияющий Синай.


Но здесь замри. Останови полет,

Иначе пламя грудь твою прожжет.


И, равновесье обретя, вернись

К вещам и дням, вдохнув в них ширь и высь.


О, твердь души! Нерасторжимость уз!

Здесь в смертном теле с вечностью союз


И просветленность трезвого ума,

Перед которым расступилась тьма!


Я только сын Адама, я не бог,

Но я достичь своей вершины смог


И сквозь земные вещи заглянуть

В нетленный блеск, божественную суть.


Она одна на всех, и, верен ей,

Я поселился в центре всех вещей.


Мой дух — всеобщий дух, и красота

Моей души в любую вещь влита.


О, не зовите мудрецом меня,

Пустейший звук бессмысленно бубня.


Возьмите ваши звания назад, —

Они одну лишь ненависть плодят.


Я то, что есть. Я всем глазам открыт,

Но только сердце свет мой разглядит.


Ум груб, неповоротливы слова

Для тонкой сути, блещущей едва.


Мне нет названий, очертаний нет.

Я вне всего, я — дух, а не предмет.


И лишь иносказания одни

Введут глаза в незримость, в вечность — дни.


Нигде и всюду мой незримый храм,

Я отдаю приказы всем вещам.


И слов моих благоуханный строй

Дохнет на землю вечной красотой.


И, подчинясь чреде ночей и утр,

Законам дней, сзываю всех вовнутрь,


Чтоб ощутить незыблемость основ

Под зыбью дней и под тщетою слов.


Я в сердцевине мира утвержден.

Я сам своя опора и закон.


И, перед всеми преклонясь в мольбе,

Пою хвалы и гимны сам себе.


Правообладателям: если есть претензии по размещенным на сайте книгам — напишите на почту.