Глава 4. Идеологическая двойственность и патология общественного сознания

Данная тема здесь рассматривается на примере современного западного либерализма, прежде всего либерализма американского. Конечно же, патология общественного сознания в разных её вариантах имеет место и в других странах и культурах, в том числе и в России. Однако выбор западного либерализма связан с тем, что в наши дни именно эта идеология претендует на роль самого передового мировоззрения. Именно она в наше время напористо, бесцеремонно и агрессивно распространяется по всему миру. Со стороны Запада (прежде всего, в лице США) фактически разворачивается беспрецедентная по своим масштабам идеологическая колонизация, основой которой является новый тип фундаментализма — западный неолиберализм. По всему свету происходит разрушение и вытеснение традиционных мировоззрений с их заменой на идеологию западного либерализма. Это сопровождается глубокими изменениями в системе ценностей, в стиле жизни и в общественной морали. Хотя эти повсеместные изменения и имеют определённые позитивные аспекты, тем не менее, в своей совокупности, а также в долгосрочной исторической перспективе, они, вне всякого сомнения, крайне вредны, деструктивны и даже катастрофичны.

По моему глубокому убеждению, современная форма западного, американского образца, либерализма является своего рода идеологической шизофренией, весьма ярким и показательным проявлением патологии общественного сознания. Особенно сильно она проявляется в самой развитой стране Запада — в США. Чтобы не быть голословным, дам краткий обзор основных проявлений патологии общественного сознания в США.

Прежде всего, это специфическая разновидность дискриминации, при которой в расизме и нетерпимости обвиняют как раз тех, кто на самом деле является жертвой своих обвинителей. Получается своего рода расизм, вывернутый наизнанку, когда способом осуществления подлинной дискриминации является ложное и безосновательное обвинение белого человека в расизме по отношению к «угнетённым» афроамериканцам. Такого рода шантаж, постоянная угроза обвинения в расизме имеет своей целью получение представителями чёрной расы различных льгот и привилегий, совершенно ими не заслуженных. Что это, как не дискриминация по отношению к белым американцам? Самый простой пример — дискриминация белых при приёме на работу. Такой расизм, вывернутый наизнанку, стал массовым и повсеместным явлением в современной Америке.

Другой разновидностью дискриминации является агрессивный американский феминизм, принявший в своём развитии форму своеобразного полового расизма, жертвой которого становятся мужчины (прежде всего белые гетеросексуальные мужчины). Под лозунгами борьбы за права «угнетённых» женщин и их защиты от мужского насилия американский феминизм добился порабощения мужчины как в собственной семье, так и за её пределами. Американские феминистки умудрились сделать из мухи слона, нагнетая совершенно неуместный ажиотаж вокруг двух излюбленных ими тем: семейного насилия и сексуальных домогательств (sexual harassment). То, как эти темы представлены в общественном сознании США, не имеет ничего общего с реальным положением вещей и представляет собою классический пример reductio ad absurdum. Американский феминизм — это уже наполовину удавшаяся попытка психологической кастрации мужчин. Современному американскому мужчине фактически уже отказано в праве быть мужчиной. Точно так же, как и в черном расизме по отношению к белым, жертва подлинного насилия (социального, психологического, а в последнее время всё чаще и физического) предварительно демонизируется и обвиняется во всех смертных грехах. Как правило, жертвой агрессивного феминизма является белый гетеросексуальный (т. е. нормальный) мужчина.

Есть русский анекдот, который придуман как будто специально про феминисток.

«— Что делать, если на тёщу напал тигр?

— Сам напал, пусть сам и защищается!»

Но какой там тигр?! Благодаря феминисткам современный американский мужчина в собственном доме всё более становится похожим не на тигра, а на кастрированного кота, которого кормят из мисочки и выгуливают на поводке. Как сказала одна мудрая английская дама, «Ничто не придаёт квартире такой обжитой вид, как мужчина». Моё, сугубо отрицательное отношение к феминизму выражается в следующем стихотворении¹:

Диалектика развития заключается в том, что борьба за всевозможные свободы в конце концов приводит к разрушению и отмене этих же самых свобод. По закону маятника борьба против насилия, как правило, приводит к ещё худшему насилию. Так, например, западная политкорректность есть не что иное, как уничтожение свободы слова, уничтожение права иметь собственные убеждения и высказывать их, не боясь возможных последствий. Причём во всех подобных случаях новое насилие, пришедшее на смену старому, приходит в обличье свободы и прогресса.

«Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек», — эти слова из песни сталинского времени знал каждый советский человек. В точности то же самое, только другими словами, постоянно впечатывается в сознание американского обывателя всей мощью средств массовой информации. «Мы живём в свободной стране» с заученностью попугая гордо повторяет гражданин Америки. Ой ли! На самом деле, жизнь в современной России намного более свободна, порой даже чересчур свободна, чем жизнь в США. Именно США резко отличаются от многих других стран жёсткой регламентацией всех сторон жизни своих граждан. Какая там свобода слова, свобода взглядов и убеждений. С той же степенью свободы заключенные прогуливаются по тюремному дворику, дескать где хочу, там и хожу! Да, конечно, где хочешь там и ходишь, но только в пределах тюремного дворика, именуемого американской политкорректностью. На самом деле, эта американская политкорректность есть не что иное, как форма идеологического насилия и явный отказ от великого принципа свободы слова. В современной Америке любой человек, который осмелился в своих суждениях и высказываниях выйти за пределы политкорректного, немедленно подвергается жёстким санкциям и различным формам преследования. Например, те люди, которые по неосторожности высказывают своё неприятие однополой любви, в современной постхристианской Америке подвергаются жесточайшей критике и остракизму. Где же здесь свобода? Где демократия? Где права человека, о которых так любят говорить на Западе? И эти люди пытаются учить нас демократии?

Есть такой анекдот про Вовочку.

Вовочка просыпается рано утром и в пижамке идёт к родительской спальне. Дверь в спальню оказывается закрытой. Вовочка наклоняется к замочной скважине и долго смотрит. Наконец он выпрямляется и бредёт назад в свою комнату, бормоча себе под нос: «И эти люди запрещают мне ковырять в носу!».

Наконец, нельзя не отметить такую форму патологии общественного сознания США, как готовность обращаться в суд по любому поводу, сколь угодно ничтожному и даже вовсе надуманному и абсурдному. Судейские разборки — это стыд и позор современной Америки. Увы, страна, стоящая в авангарде развития западной цивилизации, поражена судебной паранойей. Массовое сознание США страдает особой формой социальной шизофрении, которая в психиатрии носит название «бред сутяжничества».

При желании можно было бы привести великое множество примеров совершенно неадекватных судебных исков и судебных решений, не имеющих ничего общего с элементарным здравым смыслом. Таким образом, в самой развитой стране западного мира имеет место чудовищная неадекватность всей судебной системы и бред сутяжничества, охвативший всё её население.

Вне всякого сомнения, такое общество не имеет будущего. Неминуемая катастрофа, которая его ожидает, будет иметь не столько внешние причины, которые, скорее, будут играть роль пускового момента, сколько глубинные процессы духовного разложения, происходящие внутри самого западного общества.

В конечном итоге своего развития западный либерализм принял форму агрессивного либерального фундаментализма, ничуть не менее опасного и деструктивного, чем агрессивный исламский фундаментализм.

* * *

Итак, современный Запад и особенно США, страна, идущая в его авангарде, дают множество самых уродливых и гротескных форм патологии общественного сознания. Каждая из них, безусловно, заслуживает отдельного рассмотрения с позиций учения о познавательной двойственности и путях её преодоления, однако эта задача выходит далеко за рамки данной книги. Здесь я ограничусь рассмотрением только двух, наиболее важных постулатов современного западного либерализма — принципа свободы и принципа равенства. Эти два принципа, наряду с третьим — правами человека, являются краеугольными камнями западного либерализма. Поскольку все они теснейшим образом взаимосвязаны, обсуждение принципа свободы и принципа равенства фактически является одновременным обсуждением прав человека. Все эти великие принципы западной демократии теоретически выглядят весьма благородно и вдохновляющее. Однако в своём конкретном воплощении в реальную жизнь общества, в силу своей односторонности, они привели к весьма неблагоприятным результатам. Дело в том, что при отсутствии интуитивной Мудрости-Праджни, о которой так много говорилось в этой книге, даже самые благородные и возвышенные идеалы имеют тенденцию в процессе своей конкретизации превращаться в собственную противоположность. Причём происходит это очень постепенно и незаметно для тех деятелей, которые пытаются воплотить в жизнь столь прекрасный в теории социальный проект. Так было с коммунистическим проектом, а сейчас то же самое происходит с либеральным проектом западной постхристианской демократии.

Итак, патология общественного сознания Запада наиболее ярко проявляется в абсолютизации принципа свободы и принципа равенства, составляющих мировоззренческое ядро идеологии либерализма. Эти два великих принципа западной демократии исключительно важны и заслуживают отдельного рассмотрения.

Принцип свободы и антиномия «свобода — ограничения»

Все виды познавательной двойственности деструктивны, однако самой разрушительной из них является двойственность идеологическая. Именно эта разновидность человеческой глупости является самой массовой, именно она за последние столетия собрала самый большой и самый кровавый урожай. Что стоит только одна Великая французская революция 1789 года с её лозунгами «Свобода, равенство, братство!». В 1789 году, вскоре после взятия Бастилии, была принята знаменитая «Декларация прав человека и гражданина», которая объявляла всех граждан Франции свободными и равными в правах. Однако уже в 1793 году начался чудовищный якобинский террор, при котором, в ходе расправ над подлинными и мнимыми врагами революции («врагами свободы»), погибло свыше 200 тысяч человек.

А сколько людей погибло в ходе русской революции 1917 года и в последующей гражданской войне! И все эти страшные социальные потрясения, принесшие людям неисчислимые страдания, были инициированы прекраснодушными идеологами, которые, конечно же, хотели «как лучше». В современном мире по-прежнему имеют колоссальную популярность такие слова, как свобода (libertas, лат.) демократия, права человека и т. п. Эти слова наполнены священным смыслом и для западного мира приобрели статус символов веры. Именно под идеологическим прикрытием этих «великих слов» совершаются такие злодеяния, как бомбардировки Югославии войсками НАТО или американская оккупация Ирака — деяния, противоречащие не только христианской морали, но и нормам международного права.

Помнится ещё в советские времена ходил такой анекдот.

Армянскому радио задают вопрос:

— Правда ли, что будет третья мировая война?

Армянское радио компетентно отвечает:

— Третьей мировой войны не будет. Но будет такая борьба за мир, демократию и права человека, что камня на камне не останется!

Свобода, демократия, права человека — какие красивые, величественные и вдохновляющие слова! Однако, при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что на самом деле они представляют собою пустышки, «слова, наполненные гелием» и не имеющие чёткого и ясного содержания. Это пустые и бессодержательные абстракции, которые допускают самые разные истолкования, вплоть до диаметрально противоположных. И эти словесные химеры далеко не безобидны, ибо из-за них страдает и даже гибнет множество людей. Все эти громкие слова, будучи абсолютизацией одного полюса двуединой истины, с отвержением другого, — приводят к грубому её искажению.

На самом деле, не существует такой вещи как «чистая» свобода, а всегда имеет место единый комплекс, составными частями которого являются как свободы, так и ограничения. Это пара диалектических противоположностей, которые взаимодополняют друг друга и существуют только совместно. Поэтому изолированное абстрактное рассмотрение какого-либо идеологического понятия при игнорировании его противоположности представляет собою надругательство над истиной.

Вопреки утверждениям прекраснодушных, но, увы, весьма недалёких западных идеологов, свобода никоим образом не является абсолютной и универсальной ценностью. В познавательной сфере такой универсальной ценностью может быть только Мудрость-Праджня, представляющая собою выход за пределы любой двойственности, в том числе и двойственности «свобода — ограничения». Не существует и быть не может свободы без дисциплины и присущих ей ограничений (несвобод). Точно так же не существует прав человека без уравновешивающих эти права обязанностей. Кроме этих антиномий можно выделить и ряд других, тесно с ними связанных и не менее важных. Это: коллективизм и индивидуализм, частная собственность и общественная, сотрудничество (отношения между людьми строятся на основе принципа взаимной поддержки и взаимопомощи) и конкуренция (отношения между людьми строятся на основе принципа «игры с нулевой суммой»²) и так далее.

Отдельная большая тема — антиномия «национализм — космополитизм», порождающая свою специфическую разновидность идеологической двойственности. На одном полюсе этой пары противоположностей — гипертрофированное и явно неадекватное чувство национальной исключительности и превосходства над другими народами. Такую патологическую особенность национального самосознания Э. Эриксон метко назвал «феноменом псевдопородистости». В качестве примера проявления этой нездоровой установки можно привести такие высказывания, как «I am proud to be an Аmerican» (Горжусь тем, что я американец) или же «Благодарим Тебя, Господи, за то, что мы казаки».

На другом полюсе данной пары противоположностей находится нездоровый, отрекающийся от своих корней, космополитизм. На мой взгляд, космополит — столь же нелепое явление, как и человек, для которого нет никакой разницы между своей семьей и чужими семьями. Кстати, разрушение института семьи в странах Запада по времени четко совпадает с разрушением и национального чувства. И это вполне закономерно, ведь нация есть не что иное, как большая семья.

Любопытно, что в России, еще в 70-е годы прошлого века было типичным обращение к незнакомым людям, на улице и в общественных местах, с использованием слов, обозначающих родственные отношения:

«Дяденька, не скажете, сколько сейчас времени?»

«Садись, отец, я постою».

«Братишка, не подкинешь до города?»

«Мамаша, где тут продуктовый магазин?» и так далее.

Такая манера обращения к незнакомым людям выражает бессознательную установку на то, что все мы — одна большая семья.

К сожалению, такой стиль общения постепенно уходит в прошлое. Тем не менее, он еще у нас сохранился, особенно в сельской местности и в небольших городах (мегаполисы в любой стране тяготеют к космополитизму).

Возвращаясь к обсуждаемой антиномии, можно сказать, что каждый человек должен одновременно быть и представителем своего народа, и представителем всего человечества; одновременно быть и националистом и космополитом, любить свое и уважать чужое; защищать свои интересы, не ущемляя чужие; быть великодушным, но не мягкотелым.

Самое же главное — не быть зашоренным никакими идеологическими догмами и принципами, памятуя о том, что быть адекватным намного важнее, чем быть принципиальным.

Все это — очень большие и важные темы, требующие для своего полноценного раскрытия специальных знаний в области социальных наук.

Поэтому проблему идеологической двойственности я только обозначу в самых общих чертах на примере антиномии «свобода — несвобода». Полноценное освещение всей совокупности этих вопросов, всех разновидностей идеологической двойственности — это уже дело специалистов.

В то же время следует понимать, что никакой объем специальных знаний и никакая, сколь угодно напряженная работа мышления не в состоянии компенсировать отсутствие способности к синтезирующему инсайту — интуитивной Мудрости-Праджни. Без Праджни и без той адекватности (вписанности в реальность и уместности) которую она дает, никакая антиномия не может быть успешно решена на конкретно-практическом уровне.

* * *

Итак, антиномия «свобода-несвобода». Под свободой я разумею отсутствие ограничений, накладываемых на поведение индивидуума в разных сферах жизни (семейной, общественной, профессиональной), а под несвободой — наличие ограничений, тесно связанное с такими понятиями, как дисциплина и порядок. Ограничения могут накладываться на поведение человека как извне (подчинение законам и порядкам), так и изнутри (самодисциплина). Свобода же означает снятие таких ограничений. Поэтому абстрактный разговор о свободе — явная нелепица. О свободе мы имеем право говорить только тогда, когда одновременно ставим вопрос об ограничениях, эту свободу уравновешивающих, о подчинении определённой дисциплине. Нельзя утверждать, что свобода — всегда хорошо, а дисциплина — всегда плохо.

Как дисциплина и порядок не должны переходить разумных пределов, за которыми они превращаются в чрезмерную заорганизованность и подавление личности, точно так же и свобода должна иметь разумные ограничения. В противном случае она вырождается в хаос вседозволенности, при котором деградируют и человек, и общество. Как справедливо пишет известный российский публицист Сергей Кара-Мурза: «…любая конкретная свобода возможна лишь при наличии целого ряда «несвобод"… Абсолютной свободы не существует, в любом обществе человек ограничен структурами, нормами — просто они в разных культурах различны»³.

Из общей теории систем известно, что для каждой системы существует оптимальное соотношение между жёсткими и мягкими звеньями. При нарушении этого соотношения в ту или другую сторону от оптимума, функционирование системы немедленно ухудшается. Если такие отклонения переходят определённое пороговое значение, то система начинает разрушаться.

Этот закон, требующий оптимального уравновешивания жёстких и мягких звеньев системы, является универсальным и выходит за пределы социальной сферы. В качестве примера приведу физическое тело и психику человека. Начнём с физического тела. Известно, что оно представляет собою сбалансированную систему, в которой жёсткие (скелет) и гибкие (различные сочленения и мягкие ткани) звенья находятся в равновесии. Оказывается, необходимо как то, так и другое. Вопрос состоит только в их оптимальном соотношении. Проведём мысленный эксперимент и предоставим своему телу полную свободу, то есть уберём из него позвоночный столб и кости скелета. Что произойдёт? Наше тело превратится в нечто желеобразное, расслабленно колыхающееся на полу, в нечто подобное медузе, которая, как известно, хребтины не имеет. Если же мы, напротив, исключим все гибкие звенья, а сохраним жёсткие, то в результате получим нечто робото-образное, не человека, а механизм.

То же самое относится и к психике человека, которая в норме представляет собою сбалансированное сочетание мягких и жёстких звеньев. Если же это соотношение нарушается, то, в случае преобладания мягких звеньев и недостаточности жёстких, мы имеем сверхадаптивную личность, человека с очень пластичной, изменчивой психикой, но, при этом совершенно безвольного, внушаемого, неспособного иметь твёрдые убеждения и упорно следовать поставленной цели (истероидная или демонстративная личность). Если же соотношение нарушается в другую сторону, с выраженным преобладанием жёстких звеньев и недостаточным развитием мягких (гибкости и адаптивности); тогда мы получаем паранойяльную личность, отличающуюся сильной волей, жёсткостью, упрямством, стеничностью. В то же время у такого человека резко ослаблена способность к адаптации, к приспособлению к окружающему миру. Он не столько приспосабливается к миру, сколько проламывается сквозь него, как носорог через заросли. Он стремится подчинить себе этот мир и перестроить его в соответствии со своими представлениями о том, что хорошо и правильно, а в случае сильного сопротивления со стороны окружающей среды, скорее сломается, чем прогнётся. В психологии этот тип личности носит также название «ригидная личность». Такой личности свойственна ярко выраженная эмоциональная, интеллектуальная (идеаторная) и поведенческая инертность. Главные её черты — отсутствие гибкости, очень высокая инерционность психики и сниженная, против нормы, способность к адаптивному поведению.

* * *

Давайте попробуем разобраться, что такое дисциплина и ограничения, то есть что такое «несвобода».

Так вот, оказывается, что это самая суть антиэнтропийной тенденции, главное условие повышения уровня организованности системы. Конечно же, такое повышение требует энергозатрат, требует труда и усилий. Однако это и есть необходимое условие любого развития, будь то развитие общества (культуры, экономики) или отдельного человека. Если вы каждое утро принимаете холодный душ и делаете зарядку — значит, вы добровольно накладываете на свою жизнь ограничения, строго говоря, делаете себя несвободным. То же самое, если вы бросили курить или стали соблюдать строгую диету. Почему при этом никто не кричит: «Какой ужас! Человек лишил себя свободы!».

Культура всегда связана с определенными ограничениями, с подчинением определенной дисциплине. Фактически, бескультурье отличается от культуры значительно большей степенью свободы. У дикаря намного меньше различных ограничений, чем у человека, принадлежащего к высокой культуре (опять я сказал что-то неполиткорректное. В наше время приличным людям положено говорить, что все культуры равноценны).

Так, например, бытовая культура подразумевает сохранение чистоты и порядка в своем жилище, регулярные, вошедшие в правило, усилия для соблюдения гигиены тела и так далее.

«Выбираю свободу!» Ничего не скажешь — прекрасный девиз. Однако какую свободу? Свободу от чего?

Можно, например, быть свободным человеком, не чистить зубы, не мыться и не стричься, а можно быть культурным человеком и подчинять себя определенным правилам бытовой дисциплины. Стоит только убрать эти правила и ограничения, как тут же последует незамедлительная деградация. И, напротив, любое развитие требует самодисциплины и систематических усилий, то есть наложения определенных ограничений на свое поведение.

Далее, разве соблюдение законов и соблюдение неписанных правил общественной морали не есть ограничение диапазона возможного (допустимого) поведения, не есть ограничение свободы индивидуума? Тогда законопослушный и совестливый человек, считающийся с интересами социума, с интересами окружающих людей, — это порабощённый человек, «совок»? А вот молодёжь, которая восседает на спинках общественных скамеек, поставив ноги в грязной обуви прямо на сиденье — это свободные, раскованные личности? Что это на самом деле — раскрепощённость или распущенность? Новый виток прогрессивного развития культуры или же моральная деградация общества, прикрывающаяся заученными фразами о свободе и правах человека? Совершенно закономерно, что ориентация на раскрепощённость при пренебрежительном отношении к общепринятым нормам поведения, приводит к тому, что начинает терять смысл понятие преступления.

Слово «преступление» имеет весьма глубокий смысл. Буквально оно означает пере-ступание определённых границ, установленных моралью и законом. Это выход за пределы ограничений. Отсюда вполне естественная закономерность — чем больше в обществе насаждается идея свободы индивидуума, тем больше в нём происходит всевозможных, малых и больших преступлений. И наоборот, если общество воспитывает в своих гражданах превыше всего дисциплину и ответственность, устанавливая высокий моральный стандарт (а что такое общественная мораль, как не свод ограничений: «не убий», «не укради» и т. д.), тогда и уровень преступности в обществе будет на порядок ниже. Достойный и высоконравственный человек, в этом смысле не может быть «свободен», он — «невольник чести». Потребность жить достойно означает стремление строить своё поведение в соответствии с высокими нравственными идеалами, а это не что иное, как набор ограничений, добровольно накладываемых на собственное поведение. Если же представить себе полностью «свободного» человека, то это будет отъявленный мерзавец и чудовищный эгоист, человек без правил, без ограничений, без стыда и совести. Как пишет Сергей Кара-Мурза:

«…не приходится слышать, чтобы какой-то видный деятель обратился с простой и вообще-то очевидной мыслью: «Люди добрые, да как можно не бояться свободы? Это так же глупо, как не бояться огня или взрыва»⁴.

Что происходит, когда социальная система демонтируется, а широкие массы получают вожделенную «свободу»? Именно то, что произошло в России после 1917 года (гражданская война, голод, разруха, разгул преступности). После развала СССР снова имеем то же самое, разве что за исключением гражданской войны.

Кара-Мурза совершенно справедливо пишет:

«Стоит только задуматься над понятием «страх перед свободой», как видны его возможности для манипуляции. Ведь человек перестал быть животным (создал культуру) именно через постоянное и непрерывное создание «несвобод» — наложение рамок и ограничений на дикость. Что такое язык? Введение норм и правил сначала в рычание и визг, а потом и в членораздельную речь и письмо. Ах ты требуешь соблюдения правил грамматики? Не желаешь презреть оковы? Значит, ты раб в душе, враг свободы».

Действительно, не стоит интерпретировать написание слова «козёл» через букву «а» как проявление языковой свободы у раскрепощённой личности.

* * *

Ярким примером деградации общественного сознания являются получившие большое распространение в США и странах Западной Европы глубоко ошибочные педагогические теории. Эти теории были порождены идеологией либерализма, под сильнейшим влиянием дурно и весьма односторонне понимаемого идеала «свободы личности». Подробный анализ этому явлению даёт американский профессор Виктор Клайн в одной из глав своей книги «Как подготовить ребёнка к жизни» (Москва-Ленинград, 1991 г.). Эта книга ни в коей мере не потеряла своей актуальности и в наши дни, и заслуживает переиздания значительно большим тиражом.

Виктор Клайн — весьма компетентный профессионал в области семейной педагогики, практический психолог с многолетним стажем работы. Кроме того, вместе со своей супругой он вырастил девятерых (!) детей в собственной семье, так что обвинять его в избыточном теоретизировании и отсутствии практического опыта не представляется возможным. По причине особой важности материала, приводимого в его книге, позволю себе обильное цитирование, в данном случае вполне оправданное.

«…Начиная с 1950-х годов многие американские семьи взяли на вооружение рекомендованный учёными стереотип воспитания. Его называли по-разному, но чаще всего «вседозволенностью» и «семейной демократией». Это был благородный эксперимент, основанный на ошибочной посылке, что все дети от природы мудры, добродетельны и прекрасно могут сами определять свою судьбу без вмешательства родителей. Наказывать, настаивать, чтобы в доме соблюдался порядок, контролировать детей стало считаться недемократичным, поскольку при этом использовались авторитарные методы. А уж шлепать, даже любя, квалифицировалось некоторыми «экспертами» как недопустимая форма избиения детей.

Этими ошибочными теориями, казавшимися такими разумными, демократичными и справедливыми, зачитывались очень многие родители (преимущественно из средних классов общества), которые мечтали дать детям наилучшее воспитание. Но в результате оказалось, что родители потеряли и авторитет, и контроль.

«Просветившись» новыми теориями, вдохновившись новыми надеждами, доверчивые родители вырастили поколение детей, которые отличались неблагодарностью, потребительством, несдержанностью, бесцельностью, пристрастием к алкоголизму, сексу, наркотикам, неспособностью сохранить семью (у них вошло в моду жить вместе, не регистрируя брака). Короче, многие из этих родителей обнаружили, что дети выросли совершенно невыносимыми людьми, нравственно испорченными и эгоистичными...

До сих пор некоторые горе-эксперты продолжают убеждать родителей, что единственное, что нужно ребёнку, — это любовь, понимание и одобрение — и тогда всё будет хорошо. Он вырастет прекрасным, ответственным человеком, а если этого не случится, значит ему не хватило любви. Или, может быть не научились разговаривать на «детском» языке. Об этом пишет Хайм Джино в своей книге «Между родителем и ребёнком». А вот «дисциплина» — это почти ругательное слово. Даже д-р. Джино (многое в его работе мне понравилось) клеймит родителей, которые смеют настаивать, чтобы дети выполняли свои поручения. Он считает, что такая требовательность может «нежелательным образом повлиять на становление характера ребёнка» (буквально так и сказано!). Кроме того, он советует родителям не следить за уроками и не проверять домашние задания у детей, если только они сами не попросят помочь, — пусть за это отвечают сам ребёнок и школа; родителей эти дела не касаются. Другими словами, если дети «скатятся» в пропасть, туда им и дорога! Что бы ни случилось, не вмешивайтесь!

Известный педагог Джон Холт, автор книги «Как терпят неудачи дети», в последней работе «Спасаясь от детства», предлагает: «У ребёнка любого возраста должно быть право самому выбирать воспитателя, иметь гарантированный доход, контролировать свою учёбу, нести юридическую и финансовую ответственность и делать всё, что угодно...

Аналогичны и рекомендации другого влиятельного английского педагога, А.С. Нейла, автора знаменитой нашумевшей книги «Саммер-хилл». Он прямо заявляет, что родители вообще не имеют права настаивать, чтобы дети их слушались. По его словам, ребёнок может ничего не делать, пока ему не захочется чем-нибудь заняться. Он считает, что до восемнадцати лет детям не надо работать, а наказания вообще не следует применять никогда…

Во многом близок к Нейлу, хотя и не столь радикален, д-р Томас Гордон, автор-пропагандист известной программы подготовки родителей. Она ведётся в широких масштабах при участии четверти миллиона родителей. Доктор Гордон прекрасно учит родителей общению с детьми, но решительно отвергает понятие о дисциплине и заходит в своих высказываниях настолько далеко, что заявляет: «Я убеждён, что дисциплина очень опасна: она отчуждает детей от родителей, ухудшает их взаимоотношения».

Я же убеждён, что подобные теории породили настоящий сумбур в головах родителей и принесли горе многим американским семьям. Больше всего пострадали представители средних и высших классов, которые традиционно ориентируются на мнения экспертов и специальную литературу.

Встречаясь с такими родителями, я не раз сталкивался с параличом воли, растерянностью и непониманием, что делать, когда дети становятся дерзкими, жестокими, агрессивными и изощрёнными во лжи. Мне часто приходилось видеть родителей в роли слуг, а детей — в роли хозяев. Несчастные родители приходят в отчаяние, страдают, мечутся, пытаясь найти выход из безвыходной ситуации…

Практика доказала ошибочность представления о том, что в семье должна царить «абсолютная демократия» с равными правами для всех. А предложение отказаться от всяких авторитетов в семье можно квалифицировать как наивное и романтическое. Оно может иметь губительные последствия для детей, воспитанных по такой системе...

Доктор Куперсмит отмечает: «Общая концепция семейной демократии и вседозволенности игнорирует тот факт, что дети меньше знают и предвидят, чем родители; что дискуссии, основанные на незнании, бесполезны и, наконец, что не кто иной, как родители, несёт ответственность за поведение своих детей"…

В семьях, где детям слишком многое позволяется, размываются нормы поведения. Дети просто не знают, что можно, что нельзя. Это затрудняет личностное самоопределение, отношения с другими людьми за рамками семьи; они не знают общепринятых социальных норм и законов жизни. Их никто этому не научил. Насколько я могу судить, многие из таких избалованных, ни в чём себе не отказывающих молодых людей чувствуют себя в жизни неуютно. Часть из них отличается незрелостью, эгоистичностью; они тоже не очень-то счастливы. Поскольку они, как правило, ни с кем не считаются, им очень трудно адаптироваться к жизни, потому что они не умеют отдавать, не умеют сотрудничать с людьми…».

Простой и очевидный факт — детям тяжело находиться в условиях неопределённости (высокий уровень поведенческой энтропии). Чем больше неопределённости, тем больше страхов у детей, тем выше психологический стресс. Дать ребёнку полную свободу — значит оставить его беззащитным перед лицом этого большого непознанного мира.

Западные педагоги не понимают этих простых и вполне очевидных вещей. Более того, они искренне убеждены, что предлагаемая ими ужасающе примитивная модель семейного воспитания, основанная на абстрактных идеалах прав и свобод личности, — является вершиной педагогической мысли и наивысшим достижением западной цивилизации. Они искренне убеждены, что такой подход к социальному воспроизводству человека оставил далеко позади всё известное в этой области в других культурах, и что поэтому весь мир должен следовать их примеру.

Увы, идеологическая двойственность, присущая современному западному обществу не ограничивается сферой педагогики. Это всего лишь одно из многочисленных проявлений глубокой патологии общественного сознания Запада. Эта патология носит системный характер и затрагивает все стороны жизни западного общества. Поскольку в авангарде процесса патологизации общественного сознания стоит самая богатая и самая влиятельная страна современного мира — США, совершенно естественно, что именно там всевозможные формы неадекватности, вплоть до самых гротескных, проявляются наиболее ярким образом.

Именно поэтому прозорливый Ортега-и-Гассет в своём знаменитом труде «Восстание масс» даёт столь резкую и нелицеприятную характеристику американскому типу цивилизации: «…американцы — это полудикий народ, закамуфлированный новейшими изобретениями».

К сожалению, в настоящее время американская система ценностей навязывается всему миру, причём навязывается самым грубым и бесцеремонным образом. Процесс вестернизации (идеологической колонизации) осуществляется в беспрецедентных масштабах и представляет серьёзную опасность для всех национальных культур, для всех цивилизаций, построенных на иных мировоззренческих основаниях. Сами же американцы, в простоте душевной, полагают, что, коль скоро я самый сильный и самый богатый, то это автоматически означает, что я также и самый мудрый. Между тем, многое, что происходит в США в наше время, невозможно квалифицировать иначе как социальную шизофрению. США подобны богатому чванливому вельможе, живущему в великолепном дворце, где в каждой комнате развешены его парадные портреты (величественная поза, ордена, эполеты, умное и многозначительное выражение лица), однако при этом во всём дворце нет ни одного зеркала!

* * *

Итак, широко распространённое представление о «свободе», на самом деле является грубейшей ошибкой, является пребыванием в познавательной двойственности. Нельзя говорить о свободе абстрактно. Нельзя считать, что свобода всегда является благом и позитивной ценностью. Свободу и несвободу (ограничения) всегда нужно рассматривать в единстве и никогда — изолированно. Всегда предельно конкретно и никогда абстрактным образом, ибо слишком много страданий и крови порождает манипулирование общественным сознанием посредством этих абстракций.

Следует помнить, что нет ничего более далёкого от истины, чем утверждение, что свобода — это всегда хорошо, а ограничения — всегда плохо. На самом деле, должен быть весьма предметный разговор: вот в этой сфере, в этом вопросе предоставление свободы действий и возможности выбора отдельному человеку — вполне оправданно, хорошо и полезно, является благом как для него, так и для общества. А вот здесь ни о какой свободе и речи быть не может, такие формы поведения категорически запрещаются.

Как видим, в одних случаях свобода — благо, а в других же она обернётся большим злом. То же самое относительно «несвободы» — ограничений, дисциплины, введения правил, обязательных для исполнения. Они могут быть разумными и полезными, а могут быть дурными и вредными. Таким образом, совершенно необходимо преодолеть ту аберрацию в общественном сознании, при которой свободе присвоен статус абсолютной высокопозитивной ценности.

Я — не за свободу, я — не против свободы. Точно так же я не за дисциплину и не против дисциплины. Я — за адекватность и избирательность, за преодоление познавательной двойственности, за то, чтобы люди освободились от порабощённости абстрактными лозунгами, ибо абсолютизация любой из противоположностей с неизбежностью приводит к трагедиям и социальным катастрофам.

* * *

Для понимания этой проблемы и преодоления идеологической двойственности — «свобода-ограничения» очень продуктивным является понятие «энтропия». Что это такое? Энтропия — это мера внутренней неупорядоченности системы, то есть понятие, противоположное организованности системы. Таким образом, нарастание энтропии означает деградацию системы, её переход на более низкий уровень организованности. Накладывание ограничений (несвобода) напротив повышает уровень организованности системы, а снятие ограничений (свобода) — снижает. То, что мы называем «несвободой» — не что иное, как жёсткие звенья системы, абсолютно необходимые для её нормального существования. Стоит их убрать, как система немедленно рухнет, прекратит своё существование и превратится в нечто иное, имеющее значительно более низкий уровень организованности, значительно более низкий уровень энергетической и информационной насыщенности. Метафорически выражаясь, дать полную свободу Тадж-Махалу — значит превратить его в огромную груду щебня.

Вам нужна такая свобода?

* * *

Жизнь подобна шоссе, по обе стороны которого находятся две глубокие канавы, наполненные грязной водой. Попадание в любую из них и есть пребывание в двойственности. Напомню читателю, что двойственность означает одностороннее принятие одного полюса пары противоположностей с одновременным категорическим отрицанием другого полюса. Таким образом, как в поведении отдельного человека, так и в образе действий больших групп людей, по критерию «свобода-ограничения» возможны два варианта двойственности, так сказать, правая канава и левая канава.

Первый вариант — это моральный релятивизм и размытость нравственных критериев, создающие атмосферу раскрепощённости и вседозволенности, своего рода омраченность свободой. Этот вариант патологии общественного сознания характерен для стран «победившей демократии» — США и стран Западной Европы, а также для всех тех стран, которые попали под влияние западной идеологии (к их числу относится и Россия). При отсутствии сильной правоохранительной системы, обеспечивающей порядок и законность, как это имеет место в России, такого рода омрачённость свободой с неизбежностью приводит к моральному разложению общества. Беда в том, что процесс нравственной деградации общества происходит постепенно, глаза «замыливаются» и мы мало-помалу начинаем привыкать к таким вещам, которые в нормальном обществе являются абсолютно неприемлемыми и недопустимыми. Наше общество, в котором нравственная дебильность уже стала статистической нормой, нуждается не в «свободе», под личиной которой скрываются распущенность и вседозволенность, а в твёрдых и ясных правилах поведения, нарушение которых влечёт за собой общественное осуждение и наказание.

Другой вариант двойственности, так сказать, другая канава — имеет прямо противоположный характер и относится к совершенно иному типу общественного устройства. Если первый вариант кратко можно охарактеризовать как омраченность свободой, то второй — как омраченность порядком. Второй вариант двойственности — это жёсткая и чрезмерная регламентация поведения человека во всех сферах личной и общественной жизни, сопровождающаяся суровым и неотвратимым наказанием нарушителей установленных правил. Такой суровый и бескомпромиссный ригоризм⁵, в частности, характерен для исламского общества фундаменталистского типа. Эта разновидность двойственности также не приносит ничего хорошего, поскольку нарушает баланс между жёсткими и гибкими звеньями системы, делая её слишком жёсткой и неспособной к развитию. В такой общественной системе ригоризм сопровождается нетерпимостью ко всему, что не соответствует догме, и стремлением навязывать свой образ мыслей и свои модели поведения всем окружающим. Эта разновидность патологии общественного сознания отличается высокой агрессивностью, нетерпимостью и готовностью к насилию во имя утверждения своих идеалов и установления своего порядка.

Вообще говоря, порядок, ясность и определенность — прекрасные вещи, при том условии, что они сочетаются с разумностью и адекватностью. Однако потребность в порядке (в моём порядке) может стать чрезмерной и даже патологической, выродиться в своего рода омрачённость порядком. В этом случае порядок, вместо того, чтобы быть средством, вместо того, чтобы обслуживать цели и ценности более высокого уровня, становится самодостаточным, из средства превращается в цель. Сама по себе идея порядка, столь любимая фашистами всех мастей, будучи возведена в статус абсолютного идеала, становится враждебной духовному развитию. Поэтому тоталитарные режимы всегда преследовали творцов и мистиков, людей со свободно парящей душой. Чрезмерная потребность в порядке всегда сопровождается нетерпимостью к его нарушителям и высоким уровнем агрессивности, в сочетании с чувством абсолютной собственной правоты. Данная разновидность двойственности может проявляться и как патология индивидуума (один из вариантов психопатологии личности) и как патология общественного сознания. Таким образом, если потребность в порядке переходит разумные границы, она с неизбежностью становится деструктивной. Чем сильнее в психике данного человека или в мировоззрении данного общества представлена некая жесткая информационная структура, тем сильнее потребность распространять эту структуру на всё свое окружение. Однако это происходит только в том случае, если эта система взглядов имеет черты абсолютной завершенности и абсолютной истинности. Другими словами, тогда, когда она уже не способна к дальнейшему развитию. Целью и назначением такого развития является переход системы на качественно иной, эволюционно более высокий уровень. Если же в системе, в силу её жёсткости и косности, заблокировано внутреннее развитие, тогда эта система может реализовать накопившейся в ней энергетический потенциал только путём внешней экспансии. Мировоззрение, доминирующее в общественном сознании (господствующая идеология) — это система принципов, взглядов, убеждений и верований, дающая базовое информационное обеспечение всей жизнедеятельности данного общества. И если в этой информационной системе слишком много запретов и ограничений, она делается косной и неспособной к дальнейшему внутреннему развитию. В этом случае весь энергетический потенциал цивилизации направляется на захват окружающего пространства, на то, чтобы насильственным путем навязать другим народам своё «единственно верное» мировоззрение. Вместо саморазвития происходит простое самоповторение на новом жизненном пространстве. В качестве примеров, иллюстрирующих вышесказанное, можно привести средневековые крестовые походы; многовековую, продолжающуюся и до сих пор, исламскую экспансию, а также мировую коммунистическую экспансию уже прошедших времён.

Как мне представляется, такого рода экспансионизм является признаком исчерпанности данного мировоззрения и его неспособности обеспечить дальнейшую эволюцию как отдельных людей, так и всего общества. Как говорит нам даосская мудрость, «Дао несовместимо с экспансией».

* * *

Внимательный читатель, вероятно, уже заметил, что в своих рассуждениях о свободе и несвободе автор порою высказывает диаметрально противоположные мнения. Действительно, с одной стороны я говорю о том, что американская политкорректность есть форма идеологического насилия и представляет собою явный отход от великого принципа свободы слова. С другой стороны, буквально через несколько страниц я утверждаю прямо противоположное, когда говорю про распущенность и вседозволенность, про характерную для стран Запада «омраченность свободой».

Безусловно, с точки зрения формальной логики, с полным безразличием относящейся к содержательной стороне дела, это будет явным и несомненным противоречием. Логика настаивает на том, что если верно одно, то будет неверным другое и vice versa. Однако в этом случае верным является и то, и другое. В одних сферах жизни западного общества патология общественного сознания проявляется как излишняя свобода, тогда как в других сферах — как явное её отсутствие. Таким образом, даже в рамках одной и той же социокультурной системы могут одновременно присутствовать два диаметрально противоположных вида патологии общественного сознания. Просто они относятся к разным сферам внутри этой системы, только и всего.

На самом деле, в этом нет ничего необычного. Возьмём, к примеру, любой разбаланс в энергосистеме человека. Если в какой-то части энергосистемы возникает энергетический «тромб», нарушающий нормальную циркуляцию жизненной энергии, то последствия такой блокировки непременно будут двоякими. В той зоне, где расположена блокировка, возникает энергетическая избыточность, а в контрастно-сопряженной зоне — энергетическая недостаточность. Таким образом, в рамках одной и той же системы одновременно могут присутствовать два противоположных типа патологии. В подобных случаях формальная логика, требующая взаимоисключения противоположностей, просто «не работает». Вообще говоря, к реальной жизни далеко не всегда применимы отвлеченные суждения и аристотелевы силлогизмы. Возьмём, к примеру, следующее положение из школьного учебника геометрии: «Отрезок прямой короче любой другой линии, соединяющей его концы». С позиций строгой логики это утверждение является абсолютно верным и несомненным. Однако, как оказывается, оно далеко не всегда соответствует жизненным реалиям. Любой турист, грибник или охотник прекрасно знает, что намного лучше идти окольным путём, но по хорошей дороге, чем напрямую, но по бездорожью. А в российской армии до сих пор пользуется популярностью известный с советских времён афоризм: «Любая кривая короче той прямой, на которой стоит начальник». Как видим, даже самая, что ни на есть, несомненная истина, на своём пути от абстрактного уровня до жизненной конкретики может претерпеть весьма сильные метаморфозы и измениться до неузнаваемости.

В своё время великий испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет весьма убедительно обосновал тезис о явной недостаточности «физического разума» для решения проблем человеческого существования, и необходимости качественно иного подхода к познанию, который он именовал «жизненным разумом», а я называю интуитивной Мудростью-Праджней. Как писал Ортега-и-Гассет, «если мы хотим быть верными реальности, мы должны деинтеллектуализировать её». Другими словами, с точки зрения человеческой экзистенции лучше быть верным не столько логике, сколько самой жизни.

* * *

Итак, в своей практической деятельности, мы не можем руководствоваться какой-либо, раз и навсегда определённой абсолютной истиной. Когда мы едем по дороге Жизни, для того, чтобы не оказаться в кювете, иногда нам нужно рулить влево, а иногда — вправо. Если же, вместо того, чтобы руководствоваться здравым смыслом и собственными глазами, мы будем ехать согласно некоему, пусть даже самому замечательному принципу, ничем хорошим для нас это не закончится. Да, это очень и очень просто. Но, пожалуйста, оглянитесь на окружающую жизнь и попробуйте дать ответ, почему на свете так много вещей, которые совершенно не сообразуются с тем, что на теоретическом уровне выглядит столь простым и очевидным.

Принцип равенства и антиномия «равенство — иерархия»

Принцип равенства, не будучи уравновешенным противоположным по своему содержанию принципом иерархии, является ещё одной разновидностью идеологической двойственности. Вопреки распространённому заблуждению, само по себе равенство вовсе не является абсолютной ценностью. Нет ничего более далекого от истины, чем представление о том, что равенство это всегда хорошо, а неравенство — всегда плохо, что равенство есть добро, а неравенство — зло. Абсолютизация принципа равенства глубоко ошибочна и не может принести ничего хорошего. На самом деле, стремиться нужно не к равенству, и не к его противоположности, а к адекватности. Я — не за равенство, но я и не против равенства, я — за адекватность и избирательность. Пора, наконец, понять и признать ту простую и очевидную истину, что может существовать не только несправедливое неравенство, но и ничуть не менее несправедливое равенство. Во многих случаях именно неадекватная уравниловка является формой социальной несправедливости. В торжестве равенства прежде всего заинтересована посредственность. Именно она более всего выигрывает при введении любой формы уравниловки.

В прошлые века борьба за равенство и социальную справедливость, в том числе и борьба за женскую эмансипацию, была вполне оправданной. Справедливость требовала утверждения равенства всех людей перед законом и отмены сословных привилегий. Борьба за свободу, равенство и социальную справедливость была вполне адекватной реакцией угнетённых и обездоленных.

Но в современном западном обществе уже давно нет никаких сословных привилегий, давно нет разделения на высших и низших, на простолюдинов и аристократов. Женщины давным-давно получили избирательное право и все прочие гражданские права наравне с мужчинами. Фактически, они даже находятся в привилегированном положении. В странах Запада уже давно отсутствует расовое неравенство, а также неравенство по национальной и религиозной принадлежности. Однако, удивительное дело, борьба против мнимого и давно уже не существующего неравенства продолжается с неменьшим пылом.

Есть такой анекдот.

Рано утром в избу кто-то стучится. Бабуля открывает дверь — стоят двое с автоматами, заросшие бородами:

— Бабка, в деревне немцы есть?

— Да что вы, сыночки, война уже двадцать лет как закончилась!

— Надо же! А мы с Федькой до сих пор поезда под откос пускаем!

Борьба за равенство, продолжающаяся несмотря на то, что главный её противник — несправедливое неравенство, давным-давно побеждён, становится совершенно неадекватной и приводит к насаждению несправедливого равенства. В условиях гипердемократии такое несправедливое равенство может оказаться ничуть не меньшим злом, чем несправедливое неравенство былых времен.

* * *

Современный западный либерализм утверждает, что все различия между людьми имеют чисто внешний характер и являются несущественными. Он утверждает, что в своей глубинной человеческой ценности все люди равны и поэтому заслуживают одинакового уважения. Это и есть не что иное как психологическая или личностная уравниловка. Придерживаясь таких взглядов, современный Запад повторяет ту же самую ошибку, которую сделали в своё время большевики в России. Только большевики сделали её по отношению к собственности (отнять добро у богатеев и поделить его поровну), тогда как современный западный либерализм делает аналогичную ошибку по отношению к личностному капиталу (способностям, заслугам и достоинствам личности).

Психологическая (личностная) уравниловка современного Запада столь же неадекватна, как имущественная уравниловка казарменного коммунизма. Таким образом, западная эгалитарность⁶ — это своего рода личностный коммунизм, фактически отрицающий различия между людьми и запрещающий любые оценочные суждения относительно личности как неполиткорректные. Это вполне закономерно, поскольку в своих истоках западный либерализм является реакцией на аристократизм и социальную породистость былых времён. При таком подходе проблема качества человеческой личности — главная проблема нашего времени, — не может быть даже поставлена. Как заявляет западная политкорректность «все люди равны и никто не может быть выше другого». Однако такое заявление — явная и несомненная ложь. Тот, кто так говорит, совершает духовное преступление, ибо сотрудничает с воинствующей посредственностью. Для посредственности всегда нестерпимо осознавать, что кто-то её превосходит. Отсюда, из этой непереносимости чужого превосходства и проистекает политкорректная идея о равноценности всех людей. Между тем, между людьми существуют огромные различия. Есть люди умные и глупые, способные и бесталанные, трудолюбивые и ленивые, благородные и бесчестные, волевые и мужественные, трусливые и безвольные, добрые и злые, есть законопослушные совестливые граждане, а есть мошенники, преступники и воры и так далее. Различия между людьми по психологическим и личностным параметрам могут быть даже большими, чем различия между различными биологическими видами, например, между бараном, воробьём и акулой. Однако, если мы эти различия отвергаем и объявляем несуществующими, тогда закономерным следствием будет нарушение социального воспроизводства личности, что мы и имеем на современном Западе.

Одно из наиболее ярких различий, которое в США всеми силами пытаются затушевать и объявить несуществующим — это различие по интеллектуальному и культурно-образовательному уровню. Однако, как бы ни пытались его замолчать, оно существует, существует как упрямый факт, ни при какой власти отмене не подлежащий. На самом деле, всегда существуют (и их большинство), люди малокультурные и малообразованные, люди с низким интеллектуальным уровнем, неспособные к самостоятельному мышлению и, при этом, не желающие повышать этот уровень. С другой стороны, существуют люди высокообразованные и интеллектуально одарённые, собственными усилиями получившие большой объём знаний и развившие свой интеллект до очень высокого уровня.

Конечно же, мои рассуждения в высшей степени не политкорректны и не демократичны. Но давайте задумаемся, демократична ли сама жизнь?

Другое, исключительно важное различие между людьми — это различие по их духовному уровню, другими словами, различие по качеству человеческой личности. На свете существуют явные и несомненные духовные дебилы (и с распространением западного неолиберализма их становится всё больше). Это люди примитивные и предельно эгоистические, бессовестные и безответственные. Они, как избалованные дети, не желают ни с кем считаться, не хотят трудиться, ничего не дают обществу, в котором они живут, но при этом агрессивно требуют всё больших и больших благ. Они считают, что имеют право на такое же качество жизни, что и другие, но при этом не желают работать. Главное содержание жизни этих людей — тяга к развлечениям и удовольствиям, праздности и безделью. Моральный стандарт у них чрезвычайно низкий, зато очень высокая готовность к насилию, к агрессии и преступлениям против чужой собственности. Для любого непредвзятого и разумного человека совершенно очевидно, что различия между людьми в этих отношениях огромны и ни о каком равенстве личностей и речи быть не может.

С другой стороны, существуют аристократы духа — благородные люди, имеющие высокий уровень духовного развития и высочайший моральный стандарт. Это отличные профессионалы и достойные граждане, подлинные патриоты своей страны. Эти люди обладают весьма редкими и необычайно важными качествами, благодаря которым они являются наиболее ценным достоянием своей страны. Они обладают самодисциплиной, трудолюбием, организованностью и ответственностью. Это — подлинная духовная элита, которую надо всеми силами поддерживать и пестовать, ибо эти люди, позволю себе повторить это ещё раз, представляют собою самую большую ценность нации и самый главный ресурс её выживания в этом динамичном и быстроизменяющемся мире.

Конечно же, в наши дни и речи не может быть о наследственной аристократии по старинному образцу. Но аристократия духа, аристократия заслуг и достоинств — это реальность, которая должна быть признана обществом, если оно желает сохранить себя, успешно развиваться и идти к процветанию.

Таким образом, совершенно необходимо отказаться от порочной и неадекватной концепции психологического коммунизма, от лживой идеи равенства всех личностей и вновь вернуться к концепции социальной иерархии. Эта новая социальная иерархия должна быть построена не на основе происхождения и, тем более, не на имущественной основе, а на всем понятных, простых и очевидных критериях качества человеческой личности. Я глубоко убеждён в том, что в сферу общественного сознания необходимо вновь вернуть представление о высших и низших, о лучших и худших, о благородном и вульгарном. Для развития человека, для того, чтобы замотивировать его на самосовершенствование, непременно должна задаваться разность потенциалов, разность между тем, каков я сейчас и тем, каким я должен быть по большому счёту. А без чётких и бескомпромиссных оценок это просто невозможно. Между тем, ныне «безоценочность» принимается как норма поведения и по отношению к самому себе, и по отношению к другим людям. «Я имею право быть таким, каков я есть. Я уникальная и самобытная личность. Я уважаю себя сам и требую уважения от других». А за что, собственно говоря, эти люди так себя уважают? За сам факт появления на белый свет? На мой взгляд, этого слишком мало. А как полагаете вы, мой читатель?

* * *

Весьма упрощённое и совершенно неадекватное понимание принципа равенства проявляется практически во всех сферах жизни западного общества. Рассмотрим некоторые из них, наиболее важные и наиболее показательные.

Сфера отношений между детьми и взрослыми. Семейная педагогика и школьное обучение

Западный либерализм настаивает на том, что ребёнок «тоже личность», что он такой же человек как и взрослый и должен иметь те же самые права. А коли так, то взрослый (педагог, родитель) не имеет никакого права общаться с ребёнком в режиме «сверху вниз». Отсюда следует требование полного отказа от дисциплины и применения наказаний в семейном воспитании. Фактически, у родителей и педагогов были отняты соответствующие права, при одновременном усилении ответственности. Современный американский ребёнок фактически не уважает своих родителей, отказывается слушать их наставления, а в случае применения совершенно безобидных (с точки зрения традиционного общества) наказаний немедленно грозит обратиться в суд. О западной педагогике свободы и вседозволенности уже много говорилось в предыдущем разделе. Однако там об этом говорилось с точки зрения принципа свободы, здесь же — с точки зрения принципа равенства.

Идиотизм (извините, иначе просто не скажешь) западного либерализма доходит уже до того, что женщина-депутат немецкого бундесрата на полном серьёзе вносит предложение о предоставлении детям (!) избирательного права наравне со взрослыми.

Мне вспоминается одна история. Приходит ко мне на психологическое консультирование женщина с 12-летним сыном. У того серьёзные проблемы — за последнюю четверть итоговые оценки по трём предметам (алгебре, геометрии, русскому языку) — двойки. Общаюсь с ребёнком. Вполне смышлёный парнишка, никакого интеллектуального снижения нет, но имеет место явная педагогическая запущенность. По ходу консультирования также были выявлены некоторые эмоциональные и соматические проблемы. Поговорив с мальчиком, я даю ему книжку и прошу тихо посидеть, пока мы будем общаться с мамой. Далее мы общаемся с мамой, я даю ей определённые рекомендации, которые она записывает. Однако мальчик постоянно вклинивается в наш разговор, бесцеремонно перебивает и с большим апломбом высказывает своё мнение. Я ему делаю замечание. «Коля, ты не прав. Когда старшие говорят, перебивать и вмешиваться в их разговор нельзя». И тут Коля заявляет мне буквально следующее: «А как же права человека? Я такой же человек как и вы, и я имею право делать всё, что захочу».

На это я ему ответил следующим образом:

«Коля, ты жестоко ошибаешься. Ты — не такой же человек как я. Я взрослый, а ты — ребёнок. Давай вопрос нашего с тобою предполагаемого равенства обсудим конкретно. В чём же именно мы с тобой равны? Давай посмотрим с точки зрения физической силы. Я — взрослый и сильный мужчина, а ты — 12-летний мальчик. Я с лёгкостью могу справиться с тобой даже одной рукой. Так или нет? Может быть, у тебя есть какие-то сомнения на этот счёт? Так равны мы с тобой с точки зрения физической силы или нет? Хорошо, а как обстоят дела с умственными способностями и уровнем знаний? Вот я закончил три курса технического вуза и по таким дисциплинам, как высшая математика, физика, химия, теоретическая механика и сопротивление материалов — всё это непростые для изучения науки, имел высший балл, учился на отлично. После этого я ещё закончил психологический факультет Ленинградского Университета. Теперь давай сравним с тобой. Тебе ещё надо долго учиться, чтобы получить хотя бы среднее образование. И даже в школе ты учишься плохо, у тебя двойки в четверти по трём основным предметам. Так что же, равны мы с тобой в этом отношении, или нет? Нет, не равны! Я высокообразованный и умный человек, а ты, судя по твоей успеваемости, либо глупый, либо ленивый (выбирай сам), либо то и другое вместе. Смотрим далее. Я — взрослый мужчина, получивший высшее образование и хорошую профессиональную подготовку. Я вполне могу самостоятельно выжить в этом мире, не прибегая к посторонней помощи. Я в состоянии прокормить не только себя, но и свою семью, и своих детей. А что в этом отношении можешь ты? Ты способен самостоятельно жить в этом большом мире, без папы и мамы, или нет? Так равны мы с тобой или нет?»

Коля замолчал и задумался. Конечно же, в нормальных условиях демонстрировать своё превосходство над ребёнком в высшей степени нелепо. Однако при данных обстоятельствах такой разговор был совершенно необходим, для того, чтобы вернуть мальчику правильное видение реального положения вещей и показать ему самым, что ни на есть наглядным образом, что различия между детьми и взрослыми всё-таки существуют, а его претензии на равенство глубоко ошибочны и совершенно неуместны. В старые времена у индейцев, живущих в лесах Канады, в первые годы жизни детям вообще не давали имён. Всех малых детишек звали одинаково: «ути», т. е. «малыш». Имя надо было заслужить, совершив какой-то достойный поступок. Например, мальчику удалось подстрелить из лука здоровенного глухаря. Молодец! Получай соответствующее имя, вдохновляющее на последующие успехи, скажем «Орлиный глаз». Или же спас на реке тонущую младшую сестрёнку. Отлично! Получай имя «Смелое сердце». И так далее. Пока ты ничего не совершил и ничего не добился — ты никто. Просто так, «за ничего» тебя твои соплеменники уважать не будут. Сурово, но справедливо! Такой подход к воспитанию детей, который основан не на личностной уравниловке, а на социально-психологической иерархии, задаёт невероятно сильную мотивацию к самосовершенствованию, к тому, чтобы приложить все силы и стать достойным уважения соплеменников, стать таким как отец или даже таким как вождь племени — великий воин и великий охотник. Таким образом, племя имело очень чёткую и для всех очевидную иерархию своих членов по социально-психологическому статусу. Благодаря такой системе отношений в племени обеспечивалось воспроизводство полноценной личности, обеспечивалась высокая мотивация самосовершенствования и высокое качество личности. Североамериканскому индейцу легче было умереть, чем жить с репутацией типа «труслив, ленив, прожорлив, морально подвижен».

А вот современная западная политкорректность действует весьма губительно на мотивацию личностного самосовершенствования и резко снижает качество человеческой личности в западном обществе. Эта проблема (проблема качества человеческой личности) не может быть решена, если все изначально равноценны, если нет лучших и худших. Тогда некуда расти и не на кого ориентироваться. Политкорректность — это форма психологического (личностного, в отличие от имущественного) коммунизма, утверждающая равенство там, где его нет и быть не может. По моему глубокому убеждению, только в условиях адекватного семейного неравенства, только при наличии адекватной иерархически построенной социально-психологической структуры семьи и возможна подлинная семейная гармония, возможны сердечные и уважительные отношения между всеми членами семьи, в том числе между родителями и детьми. Здоровая и адекватная иерархия антиэнтропийна, способствует росту и процветанию. А вот дурная и неадекватная социально-психологическая уравниловка, фактически приводящая к поражению в правах родителей и школьных педагогов — неизбежно приводит к распаду и деградации, к росту энтропии в любой социальной системе — как в семье, так и в обществе.

Отказ от различия между нормой и патологией в идеологии современного западного либерализма

Размытость критериев различения между нормой и патологией, нравственным и безнравственным, прекрасным и безобразным — прямое следствие абсолютизации и переразвития принципа равенства, прямое следствие современной гипердемократии.

В своё время (где-то в 70-х–80-х годах ХХ века) на Западе появилось мощное общественное движение, получившее название «антипсихиатрия». Как это всегда и бывает, базовая идея была в высшей степени благородной — защита прав психически больных и умственно отсталых людей. При этом прекраснодушные, но, увы, глубоко невежественные в области психиатрии правозащитники с великим пафосом и возмущением говорили о недопустимости «насилия» по отношению к психически больным, о том, что их нельзя держать под замком и лишать свободы — неотъемлемого права человека и гражданина. В результате этой кампании психиатрия и психиатры были демонизированы и предстали в общественном мнении как садисты и злодеи, безнаказанно измывающиеся над беззащитными пациентами психиатрических клиник. Безусловно, среди психиатров, как и среди всех прочих профессиональных и социальных групп населения, встречаются разные люди, добрые и злые, добросовестные и безответственные. Безусловно, и среди психиатров могут встречаться недостойные люди и даже патологические личности. Могут иметь место и случаи злостного нарушения в психиатрических клиниках гуманных правил обращения с больными. Однако эти случаи достаточно редки и судить по ним о состоянии дел в психиатрии в целом — будет большой ошибкой и большой несправедливостью по отношению к врачам психиатрам. В своём огромном большинстве это достойные люди, которые, в меру своих сил и возможностей, стараются помочь своим пациентам. Работа с психически нездоровыми людьми сопряжена с большими психоэмоциональными нагрузками, а зачастую и с риском для жизни. Поэтому, на мой взгляд, врачи-психиатры заслуживают уважения и признательности за свой нелёгкий труд со стороны общества, но никак не предвзятой критики и антипсихиатрического шельмования.

В результате антипсихиатрической «революции» в странах Запада под давлением возмущённого общественного мнения психически больных стали выпускать на свободу. Тех самых психически больных, которых ранее держали под надзором в специализированных психиатрических клиниках. И вот тут всё стало предельно ясно. Реальная жизнь всё расставила по своим местам. На улицах и в общественных местах западных городов появились странные люди, которые полностью пренебрегали общепринятыми нормами поведения, создавали множество неудобств, а порою представляли явную опасность для окружающих.

Одно дело читать за утренним кофе о бедных жертвах психиатрического произвола, а совсем, совсем другое — сидеть в публичной библиотеке рядом со странным человеком с безумными глазами, давно немытое тело которого источает нестерпимое зловоние, а по длинным патлам ползают вши. Одно дело — возмущаться этими жестокими психиатрами и заочно жалеть бедных жертв психиатрического произвола, находясь от них на вполне безопасном удалении, а совсем другое дело, гуляя в парке со своими детьми, вдруг обнаружить перед собою эксгибициониста, демонстрирующего свой возбуждённый член. И вот тут западное общество начало осознавать, что оно, так сказать, погорячилось. Пришлось дать обратный ход. Пришлось вернуть в психиатрические больницы наиболее тяжёлых больных, представляющих наибольшую опасность и наибольшее неудобство для окружающих. А куда денешься? Невозможно игнорировать тот совершенно ясный и очевидный для всех профессиональных психиатров факт, что душевнобольной человек очень часто представляет большую опасность как для себя самого, так и для окружающих его людей. Что может быть страшнее, чем «сумасшедший с бритвою в руке»? То же самое относится и к слабоумным людям, которые совершенно не вписываются в реальность, которые очень плохо соображают и вследствие этого нуждаются в постоянном присмотре, в постоянном контроле, без которого они могут натворить Бог знает что. И, конечно же, общение с такими людьми по совершенно объективным причинам, должно строиться в режиме «сверху вниз». Требовать от психиатров и медицинских работников, осуществляющих лечение и присмотр за такими больными, общения «на равных» со своими пациентами так же нелепо, как требовать такого же общения от родителей и педагогов по отношению к детям. Идея о том, что общение непременно должно быть «на равных» и что всякое иное общение есть зло и насилие — совершенно нелепа. Наоборот, только при наличии адекватной, социально-психологической иерархии (т. е. адекватного неравенства) и возможны теплые, сердечные и высокопродуктивные отношения между ведомыми и ведущими. Только в этом случае ведомые (дети для родителей, ученики для педагогов, душевнобольные и умственно отсталые для врачей-психиатров) могут чувствовать себя в безопасности перед лицом этого большого, непонятного и пока ещё непознанного мира. Давать младшим полное равноправие и самостоятельность — значит обречь их на постоянную тревогу и тяжёлые испытания. Совершенно очевидно для всех здравомыслящих людей (но только не для фанатиков особой западной религии, основными постулатами которой являются свобода, равенство и права индивидуума), что огульное требование свободы и равенства во всякое время, во всех возможных ситуациях и для всех людей без исключения — это и есть самое настоящее слабоумие и самая настоящая шизофрения.

Как-то один мой знакомый летел на самолете из США в Россию. В соседнем кресле сидела молодая американка, как позже выяснилось, профессиональный психолог, работающий с умственно отсталыми людьми. Разговорились. Когда разговор зашёл о её подопечных, она первым делом озвучила базовую профессиональную установку: «Вы знаете, они ничем от нас не отличаются. Они такие же, как мы». Мой знакомый, как человек вежливый и разумный, спорить с ней не стал и правильно сделал. Тем не менее, на мой взгляд, всё-таки стоило ответить следующим образом: «Я с вами совершенно согласен. Вы — такая же, как они».

Конечно же, к умственно неполноценным (также как и к психически больным) людям следует относиться с великодушной терпимостью и готовностью им помочь в меру сил и возможностей. Но зачем же говорить явную ложь, отрицая сам факт их интеллектуальной несостоятельности и их отличие от людей с нормальным развитием? Зачем формировать у них совершенно неадекватные представления о самих себе и своих возможностях, а следовательно и столь же неадекватные притязания? Такой воспитательный подход к умственно неполноценным людям не может дать ничего хорошего. Он только нарушает их социальную адаптацию и готовит почву для будущих неизбежных конфликтов. Нельзя говорить ложь ни им, ни самим себе. Такая ложь весьма разрушительна. Она создаёт глубоко ошибочные, неадекватные представления о себе и окружающем мире. Следствием неправильных взглядов всегда является столь же неправильное, неадекватное поведение со всеми его неблагоприятными последствиями.

Но кто сказал, что в подобных случаях правда может быть оскорбительной? Признание того факта, что человек является инвалидом, ни в коей мере не означает высокомерного к нему отношения и смакования чувства собственного превосходства. Это же просто нелепо! Ни один нормальный человек этого себе не позволит, это ему и в голову не придёт, точно так же, как нормальный взрослый не станет гордиться своим физическим и интеллектуальным превосходством над 7-летним ребёнком. На самом деле, признание объективно существующего положения вещей, объективно существующего неравенства никоим образом не может помешать формированию доброжелательных и тёплых отношений, не может помешать продуктивному общению и взаимодействию. А вот отношения, основанные на мнимом, реально не существующем равенстве, взращивающие эту опасную и вредную иллюзию в незрелых умах неполноценных людей, ни к чему хорошему привести не могут.

* * *

В настоящее время движение антипсихиатрии избавилось от крайних, наиболее гротескных форм своего проявления. Тем не менее, оно оказало очень сильное влияние на общественное сознание, сохраняющееся и до сих пор. Даже сейчас в полной мере сохраняется базовый постулат антипсихиатрии, согласно которому, коль скоро чёткая грань между нормой и патологией отсутствует, то и сами эти понятия весьма условны. Таким образом, происходит отказ от таких исключительно важных для общественного здоровья понятий как норма и патология. Увы, в наше время эти важнейшие понятия объявляются фикцией. Таким образом, в общественном сознании современного Запада фактически отсутствуют критерии различения между нормой и патологией. Это различение противоречит постулату всеобщего равенства, является неполиткорректным, а потому всячески игнорируется, замалчивается и объявляется несуществующим. В качестве сильного, с их точки зрения, довода используется следующая аргументация:

«А где она, эта грань между нормой и патологией? Покажите мне её. Не можете? Вот видите, она не существует, а следовательно, реально не существует ни нормы, ни патологии. На самом деле, всё это относительно. А вот равенство между людьми — это абсолютно!». Вот она, познавательная двойственность в полный рост, вот она, шизофрения обыденного ума, доходящая до полного абсурда, до потери элементарного здравого смысла! Кто спорит, конечно же, всё на свете относительно. Однако не следует абсолютизировать эту относительность. Безусловно, существует так называемая переходная, пограничная зона между нормой и патологией, где действительно очень трудно провести точную границу, по одну сторону которой находится норма, а по другую — патология. Но, скажите на милость, с практической точки зрения, кому она нужна, эта «абсолютно точная» граница? На самом деле, как это показано на рисунке 19, существует и достаточно надёжно диагностируется явная и несомненная патология (зона (а)), существует и несомненная норма (зона (в)), а также существует и переходная зона, промежуточная между нормой и патологией (зона (б)).

Рис. 19. Разграничение нормы и патологии.

Да, конечно, щетина может быть у каждого мужчины, который поленился бриться в течение нескольких дней. Однако это никак не может быть основанием для утверждения о том, что между бородатым мужчиной и безбородым нет никакой разницы. Идиотический довод: «А где же эта грань различения?» сродни знаменитым апориям Зенона. К примеру, апория «Ахиллес и черепаха» утверждает, что, когда Ахиллес догоняет черепаху, сначала он должен сократить разделяющее их расстояние наполовину, затем оставшееся расстояние снова наполовину и так далее. Поскольку этот процесс математически является бесконечным, можно сделать вывод, что Ахиллес никогда не догонит черепаху. Теоретически это выглядит весьма логично и убедительно, однако когда мы имеем дело с реальным бегуном и реальной черепахой, все эти умозрительные построения тут же рассыпаются в прах. Апории Зенона, пожалуй, являются самой показательной иллюстрацией к различию между шизофренией мышления и мудростью (адекватностью) прямого интуитивного познания. Если всегда и во всех случаях ставить своей задачей вынесение однозначного вердикта («Это норма» или «Это патология»), тогда мы попросту исключаем пограничную зону из сферы нашего рассмотрения. И тогда, торжествующе указывая на щетину, от нас требуют: «Нет, вы скажите, это что, борода или безбородость? А ещё скажите, где та грань, которая отделяет одно от другого?». Да, действительно, в этой пограничной зоне, в зоне «щетины», выносить какие-либо однозначные диагностические суждения будет очень трудно и даже невозможно. Но нужен ли такой жесткий вердикт вообще? По моему нет. Такое требование к диагностике является чрезмерным и неадекватным. Вполне достаточным и разумным будет диагностическое суждение примерно такого типа: «Явной, отчётливо выраженной патологии не обнаружено, однако о полной норме говорить тоже не приходится». Другими словами, это не борода и не свежевыбритость, — это щетина. Диагностируется не норма и не патология, а пограничная зона, так называемая зона риска. У тех, кто находится в пределах этой зоны, при неблагоприятных условиях возможно развитие заболевания, возможен переход уже в зону явной патологии, а при благоприятных условиях, наоборот, возможен выход в зону практической нормы.

Ну, а в том, что явная и несомненная патология существует на самом деле — очень легко убедиться. Кто не верит — пусть сходит в психиатрическую больницу и это будет много лучшей аргументацией, чем любые слова. «Движенья нет, — сказал мудрец брадатый. Другой смолчал и стал пред ним ходить. И лучше он не смог бы возразить».

* * *

Другим примером деградации общественного сознания Запада является отказ от различения нормы и патологии в сфере сексуальных отношений. В странах Запада гомосексуальная и лесбийская любовь рассматриваются как варианты нормального полового поведения. Сколько бы самых замечательных доводов ни приводили в свою пользу защитники однополой любви, тем не менее, для любого здравомыслящего человека совершенно очевидно, что это явная и несомненная патология. Такого рода половое поведение противоестественно и противоприродно. Что бы они ни говорили, отменить беспощадный вердикт матушки-природы они не в состоянии. Вердикт этот заключается в том, что от однополой любви потомство не появляется. Нет никаких сомнений в том, что популяризация ненормальных сексуальных отношений и всё более широкое их распространение в странах Запада (прежде всего в США) — грозный признак вырождения и грядущей гибели западной цивилизации. Цивилизация, построенная на таких мировоззренческих основаниях, является нежизнеспособной, что и должно показать ближайшее будущее.

* * *

Абсолютизация и неправомерное расширение сферы действия принципа равенства в общественном сознании современного Запада проявляются двояким образом. Во-первых, по отношению к низшим, т. е. к тем, кто по каким-либо параметрам находится на более низкой ступени развития. Это отношение выражается словами: «Они ничем от нас не отличаются, они такие же люди, как мы». Во-вторых, по отношению к высшим, т. е. к выдающимся людям, к тем, кто находится на более высоком уровне развития. Это отношение выражается словами: «Мы — такие же, как они. Они ничем нас не лучше». Таким образом, происходит отказ от принципа социальной и психологической иерархии. Заявляется, что все равны, что нет ни высших, ни низших и никто не лучше и не хуже другого. Что это, как не рост социальной энтропии, меры неупорядоченности в социальной системе, сопровождающийся деградацией этой системы и явным снижением её энергонасыщенности? С другой стороны, это — дурная и совершенно неадекватная уравниловка, своеобразный психологический (в отличие от имущественного) коммунизм. Такой, вульгаризованный и понимаемый крайне упрощённо, принцип равенства устраняет крайне необходимую для общественного здоровья моральную оценку, устраняет социально-психологическую иерархию и уничтожает понятие элиты и аристократии. На мой взгляд, культивирование такого рода равенства очень опасно для общества, чревато его стагнацией и моральным разложением. По этому поводу хорошо высказался Игорь Губерман:

* * *

На рубеже XIX и ХХ веков в странах Запада эпоха наследственной аристократии, сословных привилегий и социальной несправедливости сменилась эпохой демократии, эпохой свободы, равенства и прав человека, принесшей разрушение социальной иерархии и торжество посредственности. Эта новая эпоха, то самое время, в котором мы живём, показала, что возможна не только несправедливость неравенства, но и ничуть не меньшая несправедливость равенства. Наше время — это действительно время торжества посредственности, объявляющей себя равноценной лучшим людям общества; посредственности, отказывающейся признать даже саму возможность того, что на свете есть нечто, её превосходящее. Как видим, современная абсолютизация принципа равенства столь же ущербна и патологична, как чванливый наследственный аристократизм и сословное разделение общества былых времён.

Как мне представляется, в XXI веке должен произойти переход от современной гипердемократии, за красивым фасадом которой скрывается плутократия (правление богатых), к аристократии нового типа, к аристократии способностей, заслуг и достоинств. Это будет великий переход от эпохи равенства к эпохе новой социальной иерархии, переход от устаревшего и неадекватного мировоззрения либерализма к новому мировоззрению, значительно более гибкому и адекватному.

В противовес политкорректному воздержанию от оценочных суждений, в общественное сознание должна вернуться почти утраченная ныне способность давать различным категориям людей, как позитивные, так и негативные оценки. В XXI веке эпоха демократии должна смениться эпохой аристократии, новой аристократии, основанной на заслугах перед обществом и высоких качествах человеческой личности. Таков мой прогноз на будущее, прогноз оптимистический, альтернативой которому является исламизация Европы и возвращение Запада в новое средневековье.

* * *

Вообще говоря, любое дискутирование такого рода — дело крайне неблагодарное. Дело в том, что любой заявленный тезис представляет собою всего лишь половину истины. Он справедлив и разумен только в определённых пределах, только для определённого контекста. Если же выйти за эти пределы, то он оказывается ошибочным и неуместным. Другую половину целостной, принципиально парадоксальной по своей природе истины выражает антитезис. По своему смысловому содержанию он противоположен ранее высказанному тезису и точно так же, справедлив только для определённого ситуационного контекста. Выйдя за пределы своей сферы применения, он немедленно становится ложью, ошибкой, неадекватностью. Поэтому любое достаточно ясно и четко сформулированное высказывание на подобные «скользкие» темы с лёгкостью может быть подвергнуто критике и осмеянию с позиций антитезиса. Однако критика должна быть честной и беспристрастной, что возможно только при понимании того, что любая истина контекстуальна, а прямо противоположное ей высказывание также является истиной; но уже в другом контексте, для другого круга ситуаций и обстоятельств.

Не претендуя на безошибочность и познавательное совершенство, тем не менее, я бы хотел, чтобы мои высказывания рассматривались совместно с подразумеваемым контекстом, а не в отрыве от него. Я не против критики, но пусть эта критика будет честной и непредвзятой. Нечестная же критика бесцеремонно выдирает критикуемое высказывание из того ситуативного контекста, в котором оно является уместным и адекватным, и помещает его в совершенно иной контекст, где это высказывание уже будет ошибочным. Такая критика есть не что иное как своеобразное интеллектуальное шулерство.

* * *

Как уже было заявлено в самом начале данного раздела, я не являюсь ни сторонником абстрактного принципа равенства, ни его противником. Я вообще отказываюсь вести обсуждение этой темы в терминах «равенство хорошо, а неравенство плохо», либо наоборот. Ни один из полюсов пары противоположностей не может быть хорошим или плохим. Если имеет место адекватность, т. е. гармония между руководящим принципом и ситуативным контекстом — это хорошо, а если такой гармонии нет — это плохо. Таким образом, для меня ключевым словом является слово адекватность. Хорошо не то, что соответствует какому-либо абстрактному принципу, будь то принцип свободы или равенства, или любви к ближнему, а то, что является адекватным. Все эти великие принципы хороши только до тех пор, пока они остаются высокими абстракциями. Но как только они начинают воплощаться в жизнь (переход от абстрактного к конкретному), вот тут и начинаются «кошмарики": любовь к ближнему оборачивается кострами инквизиции, а равенство и свобода — кровавыми репрессиями и ракетными ударами. И это справедливо не только тогда, когда некий мировоззренческий принцип является однобоким и несбалансированным, не только когда он представляет собою абсолютизацию одного полюса пары противоположностей. Даже если мы в качестве наивысшего идеала провозгласим адекватность и недвойственность, это никоим образом не будет гарантировать того, что этот замечательный идеал в процессе своей конкретизации, в процессе своего воплощения в жизнь не породит тех же самых злоупотреблений и несообразностей. Если великое учение о недвойственности будет воспринято только на теоретическом уровне, — ничего хорошего оно принести в этот мир не сможет. Для того, чтобы совершенная абстракция порождала не менее совершенную конкретизацию — необходимо, чтобы люди, пытающиеся воплотить эти принципы в жизнь, обладали в высшей степени развитой интуитивной Мудростью-Праджней. А без систематической практики медитации-самонаблюдения обретение этой наивысшей познавательной способности человека оказывается невозможным.

* * *

У читателя может создаться впечатление, что хотя, на теоретическом уровне я и отстаиваю равноценность тезиса и антитезиса, на практике же защищаю принцип иерархии и подвергаю жёсткой критике принцип равенства, т. е. тоже впадаю в свой вариант познавательной двойственности. Я не думаю, что это так. На самом деле, всё очень просто. Когда в комнате жарко и душно, мы открываем форточку, а когда в доме холодно — затапливаем печь. Попросту говоря, мы должны делать то, что адекватно реальной жизненной ситуации, вот и всё.

Каждая историческая эпоха имеет свой перекос, свой вариант идеологической двойственности, который для своего исправления требует усиления недостающего полюса. Если бы я жил не в наше время, а скажем, в XIX веке, то я бы, вне всякого сомнения, защищал равенство и права человека, и критиковал несправедливые сословные привилегии наследственной аристократии. Однако те времена давно канули в Лету, а наше время требует уже совершенно иного — возвращения здравого смысла и реставрации социальной и социально-психологической иерархии в новой, справедливой и высокоадекватной форме.

* * *

Многое из того, о чём говорится в данном разделе, уже было сказано задолго до меня. Я имею в виду великого испанского мыслителя Хосе Ортега-и-Гассета⁷ (1883–1955 г.г.) и его книгу «Восстание масс». Его взгляды относительно человека и общества, не просто, как это принято говорить, «сохранили свою актуальность до наших дней». Похоже на то, что эти глубокие и мудрые мысли, высказанные в первой половине ХХ века, в значительно большей степени предназначены для нашего времени. Их актуальность является несомненной и носит абсолютный характер. Все те тенденции развития общества и массового сознания, о которых он говорил в своё время, проявляются в наши дни в ещё более острой форме. Таким образом, его взгляды в наше время стали ещё более злободневными.

Поскольку идеи, излагаемые в моей книге, сильно перекликаются с воззрениями великого испанского философа, а также, поскольку в наше время он, к сожалению, остаётся малоизвестным даже среди специалистов-гуманитариев, не говоря уже о массовом читателе, я позволю себе в конспективной форме представить некоторые его взгляды. Прежде всего, те взгляды, которые были высказаны в его знаменитом трактате «Восстание масс» и которые имеют самое непосредственное отношение к обсуждаемой теме. Заранее прошу извинить за обильное цитирование. Знаменитый философ был не только глубоким и смелым мыслителем, но также и прекрасным стилистом, способным выражать свои мысли необыкновенно ярко и эмоционально. Было бы жалко терять эту красоту, яркость и вдохновенность высказываний Ортега-и-Гассета, пересказывая их своими словами. Ну а теперь, дадим слово ему самому.

Ортега-и-Гассет проницательно и совершенно справедливо утверждает, что наиболее характерным признаком нашего времени является торжество гипердемократии, которое одновременно означает торжество посредственности, торжество массового человека. Но что же из себя представляет этот массовый человек? Ортега-и-Гассет даёт ему весьма нелицеприятную и убийственно точную характеристику:

«Пора уже наметить первыми двумя штрихами психологический рисунок сегодняшнего массового человека: эти две черты — беспрепятственный рост жизненных запросов и, второе — врождённая неблагодарность ко всему, что сумело облегчить ему жизнь. Обе черты рисуют весьма знакомый душевный склад — избалованного ребёнка. И в общем обе эти черты можно уверенно прилагать к массовой душе. Наследница незапамятного и гениального былого — гениального по своему вдохновению и дерзанию, — современная чернь избалована окружением. Баловать — это значит потакать, поддерживать иллюзию, что всё дозволено и ничего не обязательно. Ребёнок в такой обстановке лишается понятий о своих пределах. Избавленный от любого давления извне, от любых столкновений с другими, он и впрямь начинает верить, что существует только он, и привыкает ни с кем не считаться, а главное — никого не считать лучше себя».

И в другом месте того же самого трактата («Восстание масс»):

«…человек, о котором ведётся речь, приучен не считаться ни с кем, помимо себя. Какой ни на есть, он доволен собой и стремится утвердить и навязать себя — свои взгляды, вожделения, пристрастия, вкусы и всё, что угодно. А почему бы и нет, если никто и ничто не вынуждает его увидеть собственную второсортность, узость и полную неспособность ни к созиданию, ни даже к сохранению уклада, давшего ему тот жизненный размах, который и позволил самообольщаться.

Массовый человек, верный своей природе, не станет считаться ни с чем, помимо себя, пока нужда не заставит. А так как сегодня она не заставляет, он и не считается, полагая себя хозяином жизни. Напротив, человек недюжинный и неповторимый внутренне нуждается в чём-то большем и высшем, чем он сам, постоянно сверяется с ним и служит ему по собственной воле. Вспомним, чем отличается избранный от заурядного человека — первый требует от себя многого, второй в восторге от себя и не требует от себя ничего. Вопреки ходячему мнению, служение — удел избранных, а не массы. Жизнь тяготит их, если нет служения чему-то высшему. Поэтому служение не является для них гнётом. И когда его нет, они томятся и находят новые высоты, ещё недоступней и строже, чтобы ввериться им. Жизнь как испытание — это благородная жизнь. Благородство же определяется требовательностью и долгом, а не правами. «Жить как хочется — плебейство, благородны долг и верность» (Гёте).

Когда Ортега-и-Гассет говорит о высшем типе человека, он никоим образом не имеет в виду наследственную аристократию (тем более наследственную плутократию⁸). Он настаивает на чётком различении между чванливой и жеманной наследственной аристократией былых эпох и подлинной аристократией заслуг и достоинств, основными чертами которой являются творческий дух и способность к самопреодолению, своего рода героическая устремлённость к титаническому свершению.

«Обычно, говоря об «избранном меньшинстве», передёргивают смысл этого выражения, притворно забывая, что избранные — не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно. И конечно же, радикальней всего делить человечество на два класса: на тех, кто требует от себя многого и сам на себя взваливает тяготы и обязательства, и на тех, кто не требует ничего и для кого жить — это плыть по течению, оставаясь таким, каков ты есть, и не силясь перерасти себя».

Великий испанец категорически отвергает то, что я называю психологической уравниловкой и личностным коммунизмом. Он проводит очень чёткое различение между всеобщими правами человека и его личными правами:

«Личные права — это не пассивное обретение, а взятый с бою рубеж. Напротив, всеобщие права — такие как «права человека и гражданина», — обретаются по инерции, даром и за чужой счёт, раздаются всем поровну и не требуют усилий, как не требуется их, чтобы дышать и находиться в здравом уме. Я бы сказал, что всеобщими правами владеют, а личными — непрестанно завладевают».

Ортега-и-Гассет говорит о том, что пора вернуть понятию «благородство» его изначальный смысл, исключающий наследование.

«Досадно, что в обыденной речи (равно как и в массовом сознании — В.К.) плачевно выродилось такое вдохновляющее понятие, как «знатность, благородство». Применяемое лишь к наследственным аристократам, оно стало похожим на всеобщие права, инертным и безжизненным свойством, которое обретается и передаётся механически».

«Для меня, — пишет Ортега-и-Гассет, — «благородство» — синоним жизни окрыленной, призванной перерасти себя и вечно устремленной от того, чем она становится, к тому, чем она должна стать».

Согласно Ортега-и-Гассету, торжество гипердемократии или, другими словами, торжество посредственности наблюдается не только в общественной жизни, но имеет и множество других проявлений:

«То же самое творится и в других сферах, особенно в интеллектуальной. Возможно я заблуждаюсь, но всё же те, кто берётся за перо, не могут не осознавать, что рядовой читатель, далёкий от проблем, над которыми они бились годами, если и прочтёт их, то не для того, чтобы чему-то научиться, а только для того, чтобы осудить прочитанное, как несообразное с его куцыми мыслями.

Особенность нашего времени в том и состоит, что заурядные души, не обманываясь насчёт собственной заурядности, безбоязненно утверждают своё право на неё и навязывают её всем и всюду».

И в другом месте того же самого трактата:

«…специфика нашего времени не в том, что посредственность полагает себя незаурядной, а в том, что она провозглашает и утверждает своё право на пошлость. Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни, быть может, есть самобытнейшая черта современности, наименее сопоставимая с прошлым. Прежде в европейской истории чернь никогда не заблуждалась насчёт собственных «идей» касательно чего бы то ни было. Она наследовала верования, обычаи, житейский опыт, пословицы и поговорки, но не присваивала себе умозрительных суждений — например, о политике или искусстве — и не определяла, что они такое и чем должны стать. Никогда ей не взбредало в голову ни противопоставлять идеям политика свои идеи, ни даже судить их, опираясь на некий свод идей, признанных своими. Так же обстояло дело с искусством и другими областями общественной жизни. Врождённое сознание своей узости и неподготовленности к теоретизированию воздвигало глухую стену.

Сегодня, напротив, у среднего человека имеются самые неукоснительные представления обо всём, что творится и должно твориться во Вселенной. Поэтому он разучился слушать. Зачем, если все ответы он находит в самом себе? Нет никакого смысла выслушивать и, напротив, куда естественней судить, решать, изрекать приговор. Не осталось такой общественной проблемы, куда бы он не встревал, повсюду оставаясь глухим и слепым и всюду навязывая свои «взгляды». Но разве это не достижение? Разве не величайший прогресс то, что массы обзавелись идеями, т. е. культурой? Никоим образом. Потому что «идеи» массового человека таковыми не являются и культурой он не обзавёлся».

Остаётся загадкой, каким образом Ортега-и-Гассет сумел предвосхитить то, что в настоящее время происходит на нашем телевидении. Я имею в виду различные телевизионные ток-шоу, преобладающее большинство которых полностью подпадает под вышеприведенную характеристику, уничижительную, но вполне справедливую. Правота великого испанского мыслителя вполне очевидна. Между тем, общепринятой практикой современных журналистов является провоцирование простых, невежественных и явно некомпетентных людей на высказывание собственного мнения по самому широкому кругу вопросов. Лично меня совершенно не интересует мнение человека, не имеющего ни надлежащих знаний, ни профессионального опыта в той сфере, относительно которой задаётся вопрос. Меня интересует мнение специалиста, мнение компетентного профессионала, но при этом совершенно безразлично, что ответит тележурналисту случайный человек с улицы.

* * *

Ортега-и-Гассет считает, что низкое качество человеческой личности и торжество посредственности представляют серьёзную угрозу для будущего западной цивилизации. Он пишет:

«Сегодня в мире господствует дикарь, внезапно всплывший со дна цивилизации. Цивилизован мир, но не его обитатель — он даже не замечает этой цивилизованности, а просто пользуется ею как дарами природы».

Ортега-и-Гассет совершенно прав. Действительно, современный человек делается всё более похожим на ребёнка, научившегося пользоваться пультиком для переключения ТВ-программ, но при этом не имеющего никакого представления о том, как устроен телевизор. Испанский философ пишет:

«…сама искусность, с которой наш век обустроил определённые сферы жизни, побуждает облагодетельствованную массу считать их устройство не искусным, а естественным. Этим объясняется и определяется то абсурдное состояние духа, в котором пребывает масса: больше всего её заботит собственное благополучие и меньше всего — источники этого благополучия. Не видя в благах цивилизации ни изощренного замысла, ни искусного воплощения, для сохранности которого нужны огромные и бережные усилия, средний человек и для себя не видит иной обязанности, кроме как убеждённо домогаться этих благ единственно по праву рождения. В дни голодных бунтов народные толпы обычно требуют хлеба, а в поддержку своих требований, как правило, громят пекарни. Для брошенной на собственный произвол массы, жажда жизни неизменно оборачивается разрушением самих основ жизни».

Полным подтверждением этих слов являются массовые погромы, сопровождающиеся поджогом автомобилей, происходившие во Франции в 2005 году. Нетрудно увидеть, что это всего лишь начало надвигающихся грозных событий, избежать которых Европе, по-видимому, не удастся, ибо точка невозвращения уже пройдена. Вернёмся к мудрым предостережениям испанского философа. Он пишет:

«Ежечасно твердят о небывалом техническом прогрессе, но то, что его будущее достаточно драматично, не осознаётся никем, даже самыми лучшими. Надо помнить, что современный интерес к технике ещё не гарантирует — или уже не гарантирует ни её развития, ни даже её сохранения.

Меня пугает та лёгкость, с которой забывают, что душою техники является чистая наука и что их развитие обусловлено одним и тем же. Никто не задумывался, чем должна жить душа, чтобы в мире жили подлинные «люди науки»? Или вы всерьёз верите, что пока есть доллары, будет и наука? Это соображение, для многих успокоительное, — лишний признак одичания. Блажен, кто верует, что с исчезновением Европы североамериканцы могли бы продолжать науку!».

Продолжая эту тему, Ортега-и-Гассет пишет:

«Большинство учёных сами ещё не подозревают об опасности того скрытого кризиса, который переживает сегодня наука».

Само по себе наличие автомобиля или аспирина — вовсе не является однозначным свидетельством расцвета науки, — говорит Ортега-и-Гассет, «негры в африканской глуши тоже водят автомобиль и глотают аспирин».

«Цивилизация — не данность и не держится сама собой. Она искусственна и требует искусства и мастерства. Если же вам по вкусу её блага, но лень заботиться о ней — плохи ваши дела. Не успеете моргнуть, как окажетесь без цивилизации. Малейший недосмотр — и всё улетучится в два счёта!».

«Основы, на которых держится цивилизованный мир — и без которых он рухнет, — для массового человека попросту не существуют. Эти краеугольные камни его не занимают, не заботят и крепить их он не намерен».

В дополнение к словам Ортега-и-Гассета, замечу, что малообразованные эмигранты из стран третьего мира пользуются всеми благами развитой европейской цивилизации, кстати, не ими созданной, но при этом, совершенно чужды её основам. При резком снижении численности коренного европейского населения такое положение дел с неизбежностью приведёт к гибели западной цивилизации, что и предсказывается многими умными людьми современности.

* * *

В завершение этой главы, пожалуй, имеет смысл рассмотреть проблему влияния господствующей идеологии на жизнь общества, в более широком контексте. Для лучшего понимания общей закономерности развития общества, для понимания социокультурной динамики, будет весьма полезен небольшой экскурс в историю марксистского движения.

В классическом марксизме всегда утверждалось, что материя первична, а сознание вторично. Применительно к общественной жизни это означает признание первичности общественного бытия и вторичности общественного сознания. Речь идёт только о классическом марксизме. Однако в начале ХХ века среди последователей Маркса нашлись люди, которые отвергли постулат о первичности общественного бытия и, в противоположность ему, выдвинули тезис о первостепенной важности доминирующего типа культуры, о том, что для революционного преобразования мира культура важнее, чем экономика⁹.

Первым из этих марксистских ревизионистов был венгерский коммунист Дьёрдь Лукач, агент Коминтерна и автор книги «История и классовое сознание». В своей книге он пишет: «Всемирное изменение человеческих ценностей не может произойти без уничтожения ценностей прежнего мира и без создания новых революционных ценностей». Особое внимание Дьёрдь Лукач уделял разрушению традиционной сексуальной и семейной морали, призывая к свободной любви и сексуальной раскрепощённости.

Вторым крупным идеологом-ревизионистом был итальянский коммунист Антонио Грамши. Это был исключительно умный человек, который утверждал, что революционное преобразование мира следует начинать не с захвата власти, а с постепенного изменения общественного сознания. Вот как описывает Патрик Бьюкенен выдвинутую Антонио Грамши новую стратегию революционной борьбы: «Вместо того, чтобы захватывать власть и насаждать культурную революцию сверху, полагал Грамши, западным марксистам следует перво-наперво изменить культуру — и тогда власть сама упадёт к ним в руки, как перезрелый плод». Однако для этого, говорит Грамши, необходима упорная борьба за влияние на умы, борьба за овладение информационным пространством и средствами массовой информации. «Всё дело в культуре, глупцы!», — восклицает А. Грамши, обращаясь к твердолобым классическим марксистам.

Полную правоту взглядов Дьёрдя Лукача и Антонио Грамши подтвердил весь последующий ход событий. В 1923 г. при Франкфуртском университете ревизионисты основали «Институт марксизма», который получил впоследствии название «Франкфуртской школы». В ходе его деятельности классический марксизм был радикальным образом переосмыслен, так сказать, переведен с языка экономики на язык культурологии. В 1933 году, с приходом к власти А. Гитлера, представители Франкфуртской школы были вынуждены эмигрировать в США, где и продолжили свою деятельность. Их главной задачей было разрушение всех основных устоев традиционной западной культуры, в том числе семьи и сексуальной морали, традиционного разделения социальных функций между мужчиной и женщиной, иерархической структуры общества, национализма и патриотизма, фактически всех тех ценностей, на фундаменте которых была построена великая цивилизация Запада.

«Самой влиятельной из многочисленных книг Франкфуртской школы, — пишет Патрик Бьюкенен, — оказалась «Авторитарная личность» Адорно. Это своего рода священный текст франкфуртцев, в котором экономический детерминизм Карла Маркса уступает место детерминизму культурному». При этом франкфуртцы выдвинули исключительно важный, с практической точки зрения, тезис о том, что дорога к культурной гегемонии лежит через психологическую обработку, а не через философский диспут.

Деятельность Франкфуртской школы и широкое распространение её критических идей привело к Великой культурной революции, произошедшей на Западе, прежде всего в США, в 1963–1965 г.г. В ходе этой революции произошла резкая смена цивилизационно-культурного типа, «распалась связь времен», — как сказал бы В. Шекспир. Америка послевоенная (после II мировой войны) и Америка послереволюционная, Америка наших дней — это два сильно отличающихся и несовместимых друг с другом социокультурных гештальта.

Итак, современный западный неолиберализм, победивший в результате культурной революции шестидесятых годов, представляет собою порождение марксизма, правда не классического марксизма, а обновлённого и подвергшегося радикальному пересмотру (ревизии). Классический марксизм изменил своей законной жене — экономике и согрешил с легкомысленной красавицей культурой. В результате появилась на свет Франкфуртская школа — незаконнорожденное дитя классического марксизма.

На мой взгляд, первопричиной всему тому, что сейчас происходит в культуре и общественной жизни современного Запада, является доминирующий метод познания, а именно научный позитивизм, основанный на наивной вере в непогрешимость и всесилие разума (рационального мышления). Приложение этого способа познания к социальным проблемам породило два величайших социальных проекта Нового времени — коммунистический и либерально-демократический. И тот, и другой имеют мощную теоретическую базу, вне которой они просто немыслимы. И тот, и другой растут из одного корня — из тех базовых идей и ценностей, на волне которых произошла великая кровавая французская революция. Это идеи свободы, равенства, демократии, социальной справедливости и прав человека. Поскольку оба грандиозных социальных проекта основаны на разуме, который малопригоден для подлинного решения проблем человека и общества, — они изначально обречены на провал. Для коммунистического проекта это уже произошло, а для либерально-демократического — это дело недалёкого будущего. Однако вернёмся к основной теме.

По моему глубокому убеждению, в споре о том, что в общественной жизни первично, а что вторично, правы ревизионисты, тогда как классический марксизм ошибается. Именно общественное сознание является определяющим по отношению к общественному бытию. В этом пункте ревизионисты совершенно правы. Они неправы только в своём понимании того, каким именно должно быть содержание общественного сознания.

С эзотерической точки зрения существует непреложный закон, согласно которому более тонкий уровень является и более высоким в иерархическом отношении. Поэтому он является основой для более грубого уровня, оказывая на него управляющее и регулирующее воздействие. Более тонкий уровень является определяющим. Общественное сознание (господствующее в данном обществе мировоззрение) определяет общественное бытие, а не наоборот. При этом, конечно же, признаётся и обратное влияние общественного бытия на общественное сознание, но только как второстепенное, а не определяющее. Таким образом, позиция эзотериков по данному вопросу диаметрально противоположна позиции классического марксизма. В исторических судьбах различных стран и наций роль господствующего мировоззрения всегда была исключительно важной. Гибель одной социально-культурной системы и её замена другой всегда начинаются с мировоззренческого (идеологического) уровня. Именно этот информационный уровень является основой и первопричиной всех социальных изменений. Сначала появляется новая идеология, по многим пунктам противоречащая господствующему, официально признанному мировоззрению. Эта новая идеология постепенно растёт и развивается на неформальном уровне. Сначала она охватывает интеллигенцию и студенческую молодёжь, а затем и широкие массы населения. В конечном счёте, она побеждает прежнюю идеологию. Сначала эта победа происходит только на неформальном уровне, без какого-либо официального признания. Как только новое мировоззрение в умах людей победило старое, социальная система и государственное устройство, основанные на прежнем, уже устаревшем мировоззрении, сохраняются только по инерции, завершая свой цикл развития. На следующем этапе те изменения, которые уже произошли на информационном уровне (в массовом сознании) переходят с уровня общественного сознания на уровень общественного бытия. Происходит замена одного социокультурного гештальта на другой. А такая смена не может происходить постепенным образом. Смена гештальтов всегда происходит скачкообразно. Таким образом, на этом этапе происходит революция, т. е. очень быстрое, скачкообразное изменение в обществе. Один гештальт, включающий в себя социальные, культурные, экономические и политические параметры заменяется на другой, построенный уже на иных мировоззренческих принципах. Таким образом, новая идеология, победив старую, с неизбежностью порождает и новое общество, новое государственное устройство и новый тип цивилизации.

Таков был переход от одной социокультурной системы к другой в России в 1917 году. Он произошёл как следствие победы коммунистической идеологии над идеологией самодержавия. Такой же была и бескровная революция 1989–1991 г.г., — закономерное следствие поражения в информационной войне с Западом. Фактически, уже во времена Брежнева все образованные люди в СССР к официозной коммунистической идеологии относились с насмешливой критичностью. После того, как в общественном сознании окончательно победила идеология западного либерализма, вся эта колоссальная социальная система существовала только по инерции и её крах был неизбежным. В итоге, выражаясь в марксистской терминологии, произошёл революционный переход, который ликвидировал противоречие между устаревшим общественным бытиём и драматически изменившимся общественным сознанием. Старый социокультурный гештальт распался и на его месте, мучительно трудно и болезненно начал создаваться новый. Таким образом, можно сделать важный вывод: если общественное бытие устроено на основе устаревшей, изжившей себя и не конкурентоспособной идеологии, в то время как в массовом сознании уже господствует новая идеология — это означает, что данное общество находится в глубоком кризисе. При этом, на внешнем уровне всё может выглядеть вполне благополучно. Вспомним распад СССР. За несколько лет до этого грандиозного события никому и в голову не могло придти, что такое вообще возможно. Однако же этот колосс рухнул, что на самом деле было не случайностью, а исторической неизбежностью. Та же самая участь ожидает и цивилизацию современного Запада, основанную на ущербной и неадекватной идеологии неолиберализма. Как сказал Артур Миллер: «Эпоху можно считать завершенной, когда истощаются её основополагающие иллюзии».

* * *

Подведём итоги всему вышесказанному. Распространение мировоззрения западного либерализма сопровождается, не побоюсь столь сильной формулировки, всеобщим одичанием и моральным разложением общества. Особенно это относится к наиболее уязвимой части общества — молодому поколению. Увы, сейчас мы можем, вслед за Шекспиром, горестно констатировать, что «распалась связь времён». И этот разрыв — не просто обычный, находящийся в пределах нормы конфликт между поколениями, который даже полезен как противоядие от застоя и стагнации. Увы, это намного более масштабное явление, фактически, это переход от одного цивилизационного типа, от одного социокультурного гештальта — к другому, от традиционного западного общества, носителя классической культуры Запада, к другому, к обществу агрессивного западного неолиберализма. При этом великом переходе, который явился следствием культурной революции, произошедшей на Западе в 1960-ые годы, произошёл явный разрыв с прежней культурой, произошла переоценка всех её фундаментальных ценностей. Современная Америка и Америка послевоенная (после Второй мировой войны) — это две совершенно разные страны, два совершенно различных цивилизационно-культурных гештальта. Согласно мнению многих здравомыслящих людей, к которому я полностью присоединяюсь, эта новая культура Запада, при всех её нынешних успехах и достижениях, в самом своём основании глубоко патологична и нежизнеспособна. И ориентироваться на эту, отрёкшуюся от своих корней и быстро деградирующую культуру для нас нет никакого смысла. Как сказал Михаил Веллер, «повременим брать билет на этот «Титаник».